Кредо жизни
Шрифт:
Смирнов вызвал главного инженера по фамилии Аксельрод и еще завскладом и магазином Марию.
– Вот этого парня, – распорядился он, – пристроить к Фомичу в инструментальный цех. А вы, Мария, ежедневно выделяйте из моего фонда по одной буханке хлеба семье мальчика.
Я был на седьмом небе от счастья. Целая буханка хлеба! Поясню, что буханка – это огромная круглая сдоба. Ох, дорого она стоила в те голодные времена! Одновременно нам выдали хлебные карточки на всю семью – еще одна такая же буханка хлеба! Кроме того, Смирнов распорядился разрешать мне ежедневно со склада брать бесплатно копченую рыбу (завод шефствовал над Алакульским рыбзаводом).
– Пусть берет, сколько сможет унести, –
С этими дарами мы с бабушкой вернулись в клуб – нашу обитель. Наша мама собралась с силами и тихо произнесла:
– Хаважи (так она меня звала), дашь мне немного хлеба?..
Я заплакал навзрыд. Положил все перед ней и сказал:
– Бери, мама. Это все тебе!
Отломив кусок хлеба маме, бабушка раздала всю нашу провизию, поровну поделив между всеми, кто был в клубе. И так продолжалось до тех пор, пока эти бедолаги не стали зарабатывать сами и не отказались от нашего пайка. Аллаh (с.в.т.) спас.
Мы выжили. Выжили, несмотря на то, что шансов на это было немного. Да что там, их не было совсем. Как только чуть-чуть ожили, мы первым же делом позаботились о захоронении трупов. Собирали их и свозили. Бабушка Ану Хадж и Лугни Али из Урус-Мартана обмывали, готовили их на упокой, а мы свозили в траншеи. Закапывать отдельно, каждого в одну могилу, были не в силах. Да и не было там кладбищ для чеченцев.
Ни земли, ни кладбища…
…Многие чеченцы использовали для еды отходы из кухни воинской части, что стояла на окраине Аягуза. В Аягузе пленные японцы строили электростанцию. На их кухне и в столовых отходы были поприличнее. Кожура картофеля, овощей, кости – все шло в наше скудное меню. Их переваривали и делали бульон. Ходили на мясокомбинат, подбирали и там отходы. Даже кожу животных варили! На зерновом элеваторе доставали зерноотходы с трухой. Так и выживали. Так и выжили. В любом случае, за все время я не видел чеченца-попрошайки. И потому вдвойне горько видеть сегодня чеченских бедолаг, которые из-за войны, развязанной Ельциным, унижены до такой степени, что вынуждены, забыв о чести, просить подаяния… Этого требовали янки… (См. доктрину А. Даллеса здесь впереди.)
На Аягузском авторемонтном заводе работал дружный многонациональный коллектив. В основном, беженцы от войны (ВОВ). Благодаря Аксельроду, Фомичу и Клепикову – специалисту на все случаи жизни – я быстро освоил профессию слесаря-ремонтника. Выучился, как когда-то мой отец, ремонтировать ходовую систему грузовика «ГАЗ-51». Кроме того, научился токарному делу (шлифовал блоки моторов на фрезерном станке, нарезал пазы для колец в поршнях и кольца для них).
Когда нас вышвыривали из Чечни, я учился в 4-м классе 22-й школы г. Грозного. Осенью 1944-го меня приняли в 3-й класс школы рабочей молодежи. На весь класс была одна книга. Да и та – у учителя по предмету. Учились с 19. 30 до 23-х часов. А в восемь утра, как штык, без опоздания должен стоять у станка. Опоздал на 5 минут – лишают премии. На 10 минут – товарищеский суд. А если больше десяти минут – суд народный: могли посадить к параше, а могли уволить с работы за прогул и записать в трудовую книжку. Дисциплина была военного времени. На работу я добирался почти час – далеко жили.
В школе писал в «тетради» – сложишь газету «Прииртышская правда» и между строк пишешь. Ручки нет, достанешь карандаш или тростинку карагача (низкорослое степное дерево), привяжешь к ней перо нитками, а карандаш с одной стороны отстругаешь для рисования или чертежей. Чернил тоже не было: берешь сажу из трубы печной в пузырек, заливаешь керосином, подогреваешь. Из тряпок сделана сумочка, снаружи кармашек для пузырька чернил. Весь немудреный скарб положишь туда – и в школу. И все это берег как зеницу ока.
И так 8 лет работы и учебы одновременно…
В 1949
– Вот твоя машина, – говорит главный инженер. – Соберешь, сделаешь и будешь ездить.
Выбора, естественно, не было, да и не могло быть в тех-то условиях. Здесь же на автобазе работал шофером мой отец Усман Хадж. У него тоже был «ГАЗ-51», старенький такой. Отец помогал мне. Да и ребята в коллективе подобрались дружные – каждый считал нужным подсобить мне, чем кто мог. Через 3–4 месяца моя «Антилопа-Гну» пошла в первый рейс. Со мной, конечно, «верхом». Мы с отцом на двух коломбинах этих возили зерно из Урджара и Маканчи. Это 200–300 км в один конец.
Зимой бывало совсем «весело». Кабины деревянные, с сифоном на семи ветрах, а метель-пурга капитально студила даже в тулупе. Дистанцию между авто держали не более 3 метров, а то мигом занесет снегом, и ты в холодном плену. Тогда зажигаешь примус и греешься, пока СНОГ (снегоочистительная машина) не придет. А она могла идти на выручку иногда два-три дня. Много было случаев, когда шоферы коченели, замерзали намертво.
Однажды, ранней весной, наш отец поехал за зерном в с. Караагач. Это 100–120 км от Аягуза. Нагрузили ему 63 мешка ячменя. Когда туда ехал, ледостав выдержал автомобиль без груза. А вот обратно… Словом, машина отца провалилась под лед. Благо, это недалеко случилось, километров 25–30. Повезло и в том, что вовремя узнали. Я взял длинный трос и на «ЗИС-150» поехал выручать отца. Со мной отправились двое шоферов.
Отец, в промокшем насквозь тулупе, сидел на грузе. В руках – монтировка на случай, если местные уркаганы захотят отбить груз. А таких случаев было много. Кроме этих ворюг, были звери пострашнее – волки. Голодные, они кружили вокруг машины, скалили зубы на отца и выли ночь напролет. Я голышом залез в воду, окунулся и закрепил трос за буксирный крюк. Вылез – и сразу в тулуп. «ЗИС» тотчас же вытащил авто. Отец сел в теплую кабину «ЗИСа», а я с другом, по-моему, Петром его звали, из Львова – в авто отца. И на буксире дотянули до гаража автобазы.
Мы часто возили в Бахты, на границу с Китаем, грузы, вроде для «Совсиньторга» (Советско-Синьзянский торговый консорциум). Там за руль наших машин садились пограничники и – на Китай. Оттуда «навьюченные» доверху уже китайским грузом наши авто вручали нам. С пакетом, запечатанным сургучом.
Три года длилось моя шоферская эпопея. В 1949-м, как передовика производства, при поддержке руководства авторемзавода меня приняли в комсомол. Эта было невероятно! Ведь спецпостановлением ЦК партии нас, «врагов народа», было запрещено принимать в ряды Ленинского союза молодежи. Однако часто в жизни случается и невероятное… Это было выстрадано трудовым потом, лишениями…
Мои будни наполнились новыми, общественными, обязанностями, повысилась ответственность, и течение понесло меня в большую бурную жизнь. Было странное ощущение свободы. Как у Пушкина, помните: «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа…» Мы эту свободу выковали…
Мое вступление в комсомол стало ударом ниже пояса коменданту Щупову. Этот наш надзиратель, невежда и конченый отморозок, слыл очень жестоким человеком. Ненавидел чеченцев. Забегая вперед, скажу, позже, в 1957-м, он был за ненадобностью «разжалован» до помощника слесаря Аягузского вагоноремонтного депо. И я специально ходил в депо, чтобы лично засвидетельствовать живучесть этноса нохчи, а заодно и посмотреть на его ничтожное падение. Что он был мерзавцем и заслуживал своей участи, видно хотя бы из следующего эпизода.