Кредо жизни
Шрифт:
В 1952 году в Аягуз из Семипалатинска приехали члены приемной комиссии во главе с начальником отдела кадров вновь открываемого Зооветинститута Копыловой. Ранее, в 10 классе, я написал в Сталинград о своем желании поступить в автомобильный институт и получил оттуда согласие на допуск к экзаменам. Оставалось только получить от коменданта Щупова разрешение. Но он мне даже и надежды не оставил. А без его ведома, выехать нельзя было даже в соседний город! 25 лет каторги, считай, обеспечено за самовольную отлучку даже на один день в соседнее (в двух-трех километрах!) село Сергиополь. Стал добиваться разрешения на выезд хотя бы в Семипалатинск. Все-таки областной центр, недалеко – 337 км всего лишь.
– Нет, и все, – отрезал он, когда я к нему в третий раз пришел. – А будешь, Шахбиев, надоедать – посажу…
Разрешения нет, а экзамены приближаются. Что делать? Я по природе своей рискованным был, не боялся. И вот оделся потеплее – телогрейка, свитер – и сел в предпоследний вагон-углевоз ночного поезда на Караганду. Почему предпоследний вагон? В последнем на тамбуре сидел проводник – страж, а предпоследний все же в хвосте. Пока дойдет мент, успеешь спрыгнуть, а дальше – идешь леском. Так и поступил в предрассветье.
В институте договорился с Копыловой, что она «заначит» мои документы от «полицаев» из сыска НКВД (МГБ), пока я не сдам всех экзаменов. Надо мной висел дамоклов меч: в случае поимки – каторга. Жил на чердаке института и, когда поступил, получив справку об этом, пошел в ГУВД. За разрешением. Там очень обрадовались. Что… сам пришел. Оскорбления и мат многоступенчатый, изощренный, сыпались, как грязь из помойного ведра. Получил сполна и «пинкарей». А потом бросили меня в камеру-одиночку. Словом, крысы в подвале НКВД только и обрадовались моему поступлению в институт. Исследовав меня со всех сторон, но, поняв, что так просто им со мной не справиться, они отступили.
Я сидел в камере и представлял прыгающего от счастья Щупова: как он радовался, что наконец-то смог упечь меня, упертого мальчишку, на 25 лет каторги. Но чаще всего я думал о матери. Только бы не узнала, что я здесь, – умрет ведь от горя. Через трое голодных и бессонных ночей (суток) меня выволокли из сырого подвала и поставили перед каким-то ожиревшим вельможей. Он долго читал мне нотации, а потом вручил… разрешение на учебу.
Я выпорхнул из здания НКВД птицей!
…В институте меня избрали секретарем бюро комсомола факультета и членом комитета комсомола. Однако слабый базис образования (все-таки ШРМ, нас называли шарамыжниками) давал о себе знать: кое в чем не успевал. На что не имел морального права и часто стоял у стенда со словами: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто без устали карабкается по ее каменистым тропам!» Да и материально, без стипендии, я не смог бы учиться, пока на первом курсе ее назначат. Скажу прямо, казахи в обучении-образовании национальных кадров – молодцы. Они буквально за уши тянули своих в ВУЗы и курировали их во время всей учебы. А мне надо было преодолеть пробел в образовании – переступить через себя. Иначе крах впереди. Ведь без специальности не выжить в то время на спецпоселении.
Особенно трудно шла нормальная анатомия животных. И Вера Михайловна Веретенникова с удовольствием ставила мне «двойки», и делать, казалось, было нечего…
Однажды спустился я в подвал института, где стояли огромные чаны с формалином, а в них – трупы людей и животных разного возраста и пола. Решил изучать анатомию на них. И так штудировал по 4–5 часов в сутки 7–8 дней подряд. В этом аду голова пухла. Уже во сне сам себе доказывал, где и какая мышца, связка крепится и какова ее функция – разборка по методике.
И вот пришел на занятие и тяну руку.
– Хотите выйти по нужде, Шахбиев? – Вера Михайловна была уверена, что ничего иного и быть не может. Ну, не может же Шахбиев знать предмет! Вон и вся группа понимающе ухмыляется.
– Нет, – ответил я спокойно. – Хочу раскрыть новую
– Что!? – лицо Веры Михайловны вытянулось от удивления. И, обращаясь к группе, она сказала: – Вы представляете, что происходит!
Группа начала хихикать. Я же настаивал на своем, тем более что это не противоречило правилам обучения в ВУЗе.
– Ну, валяй, раскрывай, – смирилась Веретенникова, не скрывая глубокого сомнения.
И я, ни разу не запнувшись, раскрыл всю тему. Все умолкли, муху можно было услышать, никто не шевельнулся. Когда я закончил, Вера Михайловна спросила группу:
– Вопросы есть?
Все молчали. Она повторила вопрос. Молчит группа, притихла. Я победил их скептицизм.
– Ну, что ж, понятно, – сказала Вера Михайловна. – Тема раскрыта глубоко, методично и содержательно. И вот теперь я с удовольствием ставлю вам, Шахбиев, «отлично». Молодец!
Это была победа! Всегда и после этого случая в трудную минуту я так и поступал, без осечек. Главное – себя преодолеть, дурь вытравить и освободиться из плена дьявола. Учился я только на «отлично». Моя фамилия была первой на доске отличников, хоть и начиналась с буквы «Ш».
В институте я разработал две темы для докладов в студенческом кружке: «О нерушимой дружбе народов СССР» и «О путях постепенного перехода от социализма к коммунизму». Эти работы опубликованы в первом сборнике научных трудов института. Они вошли в лекционный фонд общества «Знание», членом которого я был. С этими лекциями я выступал в городе Семипалатинске и области (в районах), чем очень обрадовал не только родителей, но и коллектив родного завода, и директора Смирнова, своего воспитателя и наставника. Одновременно я был внештатным корреспондентом газеты «Прииртышская правда», из которой когда-то делал тетради. Будучи еще спецпереселенцем, в институте я был принят в партию. Благодаря доценту Филимоненко, целых двадцать пять лет (после выпуска моего было еще 25 выпусков) моим производственным отчетом и дневником пользовались студенты, составляя планы проведения практики и отчета по ней. В этом я лично убедился, когда ездил в ВУЗ на 25-летний юбилей выпуска – моя фотография все это время бессменно висела на доске отличников.
Я не случайно написал столь подробно об учебе. Это необходимо знать нынешней молодежи: как и в каких условиях, мы, старшие поколения, учились, стремясь к знаниям. Пророк Мухаммад (с.а.с.) говорил: «Наш путь – это путь Истины, а не отчаяния и тревоги». (Сахих Аль-Бухарий, 78). Наш путь – это путь ислама, путь правды и убеждения в этом. На нашем пути должны исчезнуть низменные чувства. Человек должен сам добровольно преодолевать трудности и усмирять свои желания, жить по заветам Аллаhа (с.в.т.), бороться со злобой, высокомерием и со спесью, вытравить из себя пса, сатану. Надо оставить себе возможность сказать в любую минуту: «Господь, не оставляй меня с самим собой»…
Наше спасение – в исламе
В условиях, ранее изложенных, я размышлял, хотел понять причины и последствия всего происходящего с этносом нохчи, заглянуть в суть вопроса и узнать: почему все именно так, как есть?! И здесь меня озарила мысль: надо изучить ислам, понять суть Истины. Внутренний голос настоятельно требовал побывать там, где истоки исламской религии, на родине ислама. А истоки эти чистые, как Аллаh (с.в.т.) нам ниспослал. Там, где чистая исламская Акида и исламский Шариат зародились и укоренились, там, где священный дом мусульман – Кааба. Там, где родился и жил Великий пророк – Печать пророков Мухаммад (с.а.с.) и где он получил Священный Коран, где он его внедрил и утвердил в сознании местных арабов (диких бедуинов), откуда его распространил на весь мир, где он жил в Хиджре, где покорял врагов ислама и где он покоится.