Кремовые розы для моей малютки

Паветра Вита

Она возникла на пороге кабинета Фомы Савлински и улыбнулась ему. Странно, подумал господин комиссар: будто из воздуха появилась, а не с младшим офицером пришла. Кому скажи, ведь не поверят. Опять эта мистика-хренистика… надоело уже, черт побери!

— Звал меня?

— Звал. Садись, Розария, - улыбнулся Фома.

— Все тебе расскажу, служивый, не утаю. Только я курить буду, — полувопросительно, полуутвердительно сказала цыганка. Расправила юбки, усаживаясь на жестком стуле поудобнее. И уже достала почерневшую

от времени костяную трубку.

— Ну, кури. И я с тобой за компанию, — Фома достал из ящика стола коробку, на дне которой грустила последняя пара сигарет. И, как следует, затянулся. Хор-рошооо-оо…

Цыганка все никак не могла усесться.

— Слушай, что у вас за стулья? — наконец, не выдержала она. — На такие грешников в аду сажать, здесь-то зачем, а?

Фома засмеялся.

— Да вот затем!

— Поняла, не дура. Ладно, я не Христос, ты меня гвоздями не приколотишь, — пожала смуглыми плечами она. — Скажу, что надо, да и пойду себе.

— Это мы еще посмотрим, — усмехнулся Фома. — Давай, красавица, рассказывай: где и когда ты видела этого человека.

Он подвинул к ней фотографию Патрика О*Рейли. Фото было не из лучших — любительское, старое и, увы, черно-белое. Но даже на нем трудно было не узнать первого красавчика Управления — его ослепительную улыбку, добрые глаза и какого-то особенное, «фирменное», выражение: «Я уверен, все будет зашибись! Не верите? Спросите у моего ангела-хранителя, он идет следом за мной…»

— Точно день не скажу, но видела… в баре одном, у вокзальной площади, — цыганка перекрестилась и что-то пробормотала. Так тихо, так быстро, что Фома ничего не расслышал.

— Это я за душу красавчика помолилась, — сказала цыганка. — Не теми он дорогами ходил, ох, не теми… Поздно я с ним встретилась, да он и не послушал бы меня…, а жаль.

— Почему?

— Слишком гордый был. А гордость — она, как соль, ее немного надо. Хотя и без нее скверно. Гадала я ему, да не взяла ни гроша.

— Как это — цыганка и денег не взяла? — поразился Фома.

Смуглая красавица тяжело вздохнула.

— Обманула я его, заморочила. Сказала: нельзя сегодня за гаданье деньги брать.

— Что заморочила — не удивлен, — усмехнулся Фома. — Но фокус-то в чем, а? Меня-то не путай.

— Ох, служивый, да как ты не понимаешь… за ним Смерть стояла. Брать деньги с того, кому жить почти не осталось — грех. Очень большой. Мне он зачем?

— Точно стояла эта… старуха с косой? — иронически произнес Фома.

— Не старуха она, служивый. Молодая, красивая — вроде меня, — подмигнула цыганка, — глаз не отвести. Думаешь, почему ее некоторые ищут? Настырно так, вопреки здравому смыслу и воле Божьей. Как сам думаешь?

Она сверкнула зубами и вновь затянулась. Клубы ароматного дыма синими лентами поплыли по кабинету.

— Если не знать, кто перед тобой —

запросто влюбишься. Только упаси тебя Бог от этого.

— Ты мне зубы не заговаривай, — проворчал Фома. — Что он тебе говорил?

— Да ерунду всякую. Как зовут, спрашивал, поцеловать хотел, — усмехнулась цыганка.

— И все? — не поверил Фома.

— И все. Только врал он — не меня, себя обманывал. Не мне — себе голову морочил. Забыться хотел. А сердце — аж почернело от боли, все обуглилось. А!

Она махнула рукой и затянулась покрепче.

Фома, с недоверием, следил за ней. Неужто и впрямь переживает? Надо же… хм.

Минут пять в кабинете царили тишина и молчание.

— Пожалел его Господь, — наконец, сказала цыганка. — Легкую смерть послал. И не бесславную.

— Откуда ты все знаешь? Газет-то вы не читаете.

— Мне и читать не надо, — хмыкнула цыганка. — Как его увидела, все и поняла.

— Советчиком тебя надо, туда, — и Фома показал на потолок. — Раскрываемость будет не сто, а двухсотпроцентная.

— Я свободу люблю. И тому предскажу, кто мне понравился, крепко на душу лег. Да и то… — она вновь обреченно махнула рукой.

— Что?

— Совет дать могу, да ведь не послушают.

— Цыганка ты…

— …вот и весь ответ, служивый. Вот и весь ответ. Эй, постой! — встрепенулась она, — Вспомнила я кое-что странное, хм.

Фома поднял брови: ну же, ну?!

— Коробочку он в руках держал. Из картона, но дорогую, для богатых. Крутил ее, вертел, усмехался.

— Странного-то что? — прищурился господин комиссар.

— Рука у него большая, сильная, красивая — и такая фитюлька. Крутил ее, вертел, радовался. А мне почему-то крикнуть ему захотелось: эй, брось ее! Сожги! Растопчи! Не крикнула. Вижу, зря.

— Не поверил бы, — сказал Фома.

Цыганка грустно усмехнулась.

— Видно, так Ему надо было… тайна и милость божья. Ну, задержалась я. Больше ничего не знаю. Отпустишь?

— Давай пропуск, подпишу. Из города пока не уезжай.

— И не собиралась. Мы же только приехали. А пока — прощай.

— Может, и не прощай, — усмехнулся Фома. — Может, и до свидания.

— Может, может! — почти пропела смуглая красавица. И, схватив пропуск, выпорхнула за дверь.

Интерлюдия

Из несуществующей рукописи, никем и никогда не написанной

Патрик окинул взглядом ладную фигуру цыганки: хороша «фараонова дочь», ай, как хороша! Грива-то какая, аж до пояса…эхх! Грудь, задница — налитые, талия — вот-вот переломится, а щиколотки — те двумя пальцами обхватить можно. «Да не моими, меньшими», усмехнулся Патрик.