Кремовые розы для моей малютки
Шрифт:
В охапку б ее сейчас, да в каморке своей закрыться, да суток трое оттуда не выходить. Нет, столько ему начальство не позволит. Да хоть сутки выпросить! Сутки в постели с такой красоткой — как в чаду. Лишь бы простыни под вами не загорелись, аха-ха-ха! Хрен с ними, с простынями — и на полу можно неплохо устроиться, аха-ха-хаа!.. прямо на голом полу, аха-ха-хах! …пока доски не запылают, ах-хаха-хах! Томаса только другу на время пристроить — а самому в огонь. В самый жар. Ему ли огня и жара бояться…
— Поцелуешь? — он подмигнул смуглой
— Никак нельзя. Ты — другую любишь, я другого… зачем зря баловаться? Грех это.
Она покачала головой, и трехъярусные серебряные серьги зашелестели.
— Давай я тебе лучше погадаю.
— Денег нет, одна мелочь осталась, — сказал Патрик. И, в доказательство, побренчал медяками в кармане. Ох, позорище… — а тебе за гаданье платить надо. Не серебром тебя — золотом осыпать. Откуда золото у бедного полицейского сержанта?
Цыганка замахала руками.
— Не надо денег, красавчик, ничего не надо! Даром тебе все скажу!
— Что так? — не поверил он.
— День такой.
— В первый раз о такой благотворительности слышу… надо же! — недоверчиво сказал Патрик.
— Нельзя сегодня денег брать, Бог накажет. А мы Бога чтим.
— Ладно, уговорила. Гадай!
И небрежно протянул ей правую руку. Две смуглых женских кисти — узкие, сложенные ковшиком — приняли здоровенную мужскую кисть. Цыганка нахмурилась и покачала головой.
— Жить тебе осталось, бриллиантовый мой, три дня, три ночи, да еще три часа. Нет, больше ничего не вижу…
Патрик оглушительно захохотал.
— Зря смеешься, красавчик, — сказала цыганка. — Другому бы соврала, а тебе — нет, не могу. Щедрый ты, добрый, сострадательный, рано тебе уходить. Особенно теперь… — она вздохнула и покачала головой. — Ну, видно, так Ему надо.
— Кому — Ему?
Патрик обнял ее за талию. Но цыганка ужом выскользнула из его могучих объятий.
— Богу. Кому ж еще? А за друга не переживай, — цыганка потрепала пса по загривку. — Не пропадет он. Ну, прощай! Там — встретимся, тогда и поговорим, — подмигнула она, блеснув зубами.
Перекрестила его трижды, опять вздохнула и пошла.
— Как зовут тебя? — крикнул он ей вслед.
— Розария, красавчик!
Ни пройдоха-бармен, ни посетители — словом, никто — не попытался ее остановить. Когда она ушла, на Патрика внезапно напала задумчивость, смеяться, веселиться, даже пить, язвить и буянить — и то вмиг расхотелось. Он вспомнил другое лицо, и другую фигуру,
Но я все же попробую.
Чтобы сократить дорогу к остановке, Самуэль Шамис и Майкл Гизли решили пройти через одну из «пьяных» улочек, между старинными домами. В одном из кованых заборов кто-то «очень любезно», по словам Самуэля, расширил отверстие, и теперь через него можно было запросто провести медведя и даже слона. Либо высокого молодого человека немелкой комплекции, вроде них с напарником.
— Наконец-то, обычных, живых людей увижу, поговорю, послушаю, — выдохнул Самуэль, протискиваясь между отогнутыми прутьями решетки. — Все нормальные люди делом заняты, а я какой-то писарь, а не полицейский. Скоро все напрочь забуду, чему выучился… вот смеху будет. И позору.
— Че-че-че «нормальные»?
— Свидетелей опрашивают, например. В боевых операциях участвуют. А я то бумаги переписываю, то по моргам хожу — а потом опять пишу. Не о том я мечтал, когда шел в полицию, — снова вздохнул Самуэль.
— Твой дед — он точно не о том мечтал, бг-г!
Самуэль повернулся к напарнику и минуту-другую размышлял: дать тому в глаз или не стоит? Нет, пожалуй, не стоит. Потому что бесполезно.
— Деда моего не тронь. По-дружески говорю!
— Я ж по-хорошему! — возмутился громила-стажер. — Ты чего?!
— Ни по какому не надо, ясно?
— Шуток не понимаешь, совсем, — пробурчал Гизли. — Хрен с тобой, не буду. Вот скажи мне, Сэм, остохренели тебе чужие бумаги и покойники…
— Уж-жа-асно, — стиснув зубы, произнес тот.
— Не перебивай! Остохренели — так чего ты соглашаешься? У нас в отделе, что, бумаг и трупаков мало? Не хватает тебе, что ли? Да?
На лице Самуэля появилось выражение, ясно говорящее: вопрос задан идиотский. В смысле, риторический. Однако неизменно вежливый сержант Шамис все-таки ответил:
— Хватает, конечно. Да ведь ходят, просят… «Сэм то, Сэм сё… ну, выручи сегодня! Я не забуду!»
— И как? Не забывают?
Самуэль грустно усмехнулся.
— Когда как.
Гизли не выдержал.
— Ну, и какого рожна ты такой безотказный?! Был бы ты бабой — был бы проституткой! Зуб даю!
— Если б я не пообещал деду и Ему, — Самуэль ткнул пальцем в темнеющее небо, — если б я не дал слово держать себя в руках…
Он замолчал. Таким суровым и похожим на пистолет со взведенным курком, готовым в любую минуту выстрелить, громила-стажер еще ни разу не видел своего коллегу. С непривычки, Гизли даже отступил на шаг. Не от страха, что за бред?! — от изумления. Всегда спокойный и невозмутимый Самуэль Шамис, меланхоличный, порой занудный и слишком уравновешенный для своих тридцати лет и потому больше похожий на статую, чем на живого человека… он ли сейчас перед ним? Ой, подумал Гизли. Кажется, шутка получилась неудачной.