Крепость сомнения
Шрифт:
– Вот как мы говорим: если бы не было монгольского ига... Если бы народовольцы не убили Александра Второго... Если бы не умер в Ницце наследник Николай Александрович... Если бы Николай Второй не ввязался в мировую войну... Если бы Деникин взял Москву, а Юденич Петроград, а Колчак Царицын... Если бы Ленин прожил подольше... Гуляет, шарахается русская история порочными кругами. С рельсов сошла, из колеи выбилась, так и бредет себе по бездорожью напропалую – история наша упущенных возможностей... Только делаем-то ее все равно мы. А это что? – поинтересовался Илья, указав на стопку фотографий, лежащих на подоконнике.
– Маша приезжает, – пояснил Николай и подвинул фотографии к нему поближе.
Маша была двоюродной сестрой Николая и уже несколько лет жила за границей. Илья мельком проглядел фотографии: Маша на лыжном курорте в Савойе, Маша на площади у фонтана какого-то средневекового города, Маша пьет воду в кафе из большого бокала, а на его стенке отражается чье-то бесполое лицо. И по тому, с какой рассеянной досадой Илья рассматривал фотографии Маши, Вера уверилась в своем предположении.
– Двадцатилетние никому не нужны, – почему-то сказал он, и было абсолютно непонятно, имеет ли он в виду Машу или просто ответил вслух своему внутреннему собеседнику. – В моде тридцать, и это правильно.
– Ну и кто она? – спросила Вера. – Блондинка или брюнетка?
Илья ответил ей коротким взглядом, признавая ее проницательность, но все же буркнул раздраженно:
– Что за неистребимый дуализм человеческого сознания! Как будто мир состоит из одних брюнеток с блондинками.
– Третий путь? – хитро предположила Вера.
– Только никто не знает, как на него попасть, – все еще хмуро отвечал он.
– Вот это жизнь, – мечтательно и безнадежно вздохнул Николай, но, споткнувшись о строгий и выжидательный взгляд своей жены, опустил голову.
– Завидуешь? – спросила она, нахмурившись, но и улыбнувшись.
– Ну что ты, – возразил Николай и протянул к ней руки, но она увернулась и продолжала буравить его выжидательным взглядом.
– Рад за друга, – пояснил Николай. – В смысле, за твоего брата. За своего друга... За него, в общем...
– Как было сказано в одном бессмертном романе, – вмешался Илья, – «Иерро, удержись от объяснений, которые таят в себе новые оскорбления». – И он в задумчивости потеребил ключи от машины.
– Оставайся, – предложила ему Вера.
Николай сходил в столовую за бутылкой «Бордо». Входя на кухню, он ткнул пальцем в календарь. – Дошутились, – сказал он, – что один праздник остался в стране настоящий, да и тот военный – 9 мая. Как ты не можешь понять: не в партиях дело, не в партиях. Все станет по-другому, когда мы бросим играть в эти игрушки. Мы должны измениться. Все. И ты, и я. И она. Все.
Вера вздохнула.
– Мне похудеть надо, – согласно сказала она. – Срочно. – И бросила на мужа такой многозначительный взгляд, как будто от него здесь что-то зависело.
– Да и то, если вдуматься: двадцать семь миллионов погибло, – покачал головой Николай. – Сколько там сот тысяч в плен сдалось в первые полгода?
– Да уже полтора насчитали, – сказал Илья. – Миллиона.
– Вот так! Да он, этот день, не со слезами на глазах! Он я даже не знаю с чем на глазах... Мы вообще мастера переплачивать. Что стоит рубль, берем не торгуясь за сто. Во всем так, не в войне дело. И все потому, что жертвы неоправданные: в бизнесе в этом чертовом сколько постреляли, а сейчас прикроют лавочку, в политике – чего только не наделали? Нет никакой последовательности, и жертвы поэтому неоправданные. Сплошные сомнения. Отсутствие ясного мировоззрения... И кстати, чтоб ты мне здесь ни говорил про это сослагательное наклонение, если бы в сорок первом был у нас царь-батюшка да Врангель с Каппелем, никакой Гудериан к Москве и близко не подошел бы.
В открытую форточку залетали холодный ветер и звуки успокаивающегося города. Илья молча слушал, сложив руки между коленей.
– А самое страшное, – сказал еще Николай, – так это когда потом оказывается, что и тот рубль, который все же это стоило, и тот платили не за то, что надо. Совсем другое, оказывается, покупать требовалось.
За первой бутылкой явилась другая, потом еще одна, и разговор, как водится, продлился далеко заполночь. Уже только после трех Илья послушно побрел в комнату, где была приготовлена ему постель...
Hо выспаться ему не удалось: с полночи во дворике-полуколодце, как чайки на берегу морском, кричали грузчики и перебрасывали какие-то коробки, урчали «Газели» и дворницкие метлы свирепо, с потягом скребли асфальт задолго до рассвета.
Утром он встал тяжело, но ни в чем не раскаивался. Машину он решил оставить до вечера на обочине у кофейни.
– Понимаешь, в чем дело, – признался несколько смущенный Илья, – я на этой машине на работу не езжу. Hа другой езжу. Hеудобно как-то... Вызывающе.
– Hяня пойдет с Димкой гулять, – успокоила Вера, простодушно зевая, – присмотрит. Да здесь ничего не должно случиться.
Едва он вышел из подъезда, как очутился в потоке каких-то людей, раздельными вереницами текущих сквозь турникеты. Он давно не спускался в метро – сам не помнил, когда это было в последний раз.
«Куда едут все эти люди? – спрашивал он себя удивленно, обводя глазами забитые эскалаторы. – Господи, как много людей. Очень много. Чудовищно много людей», – продолжал размышлять он в сутолоке подземки. Здесь мысли его окончательно запутались, и он приехал на работу чуть живой. Специальная служащая принесла ему кофе, он выпил две чашки и только после этого обрел способность отвечать на звонки, трещавшие беспрестанно, как один звуковой и смысловой сигнал.
Стоило только Але переступить порог студии, как она оказывалась охвачена той приподнятой бодростью, которая всегда предшествовала эфиру. Она чувствовала себя хирургом, которому предстояло препарировать труп почившего дня и явить городу и миру следы заболеваний, несостоявшиеся надежды и, не объявляя прямо причины смерти, остановиться в самый этот момент вывода, предоставляя имеющим уши самим делать его. Прохлада, царившая в студии, тоже способствовала этому сходству ее с операционной, и освещение каких-то современных белых ламп, и лаконичность обстановки: этот круглый стол в центре просторной комнаты, над которым, как засохшие хризантемы, нависали поломанными стеблями микрофоны. Вот сейчас она сядет в кресло за круглый пустой стол, придаст податливому микрофону нужное положение и нить секунд выведет ее голос из этого помещения на улицы, в салоны автомобилей, в кухни квартир, в секретарские помещения офисов и контор. Листы бумаги, лежащие перед ней, – это и были ее инструменты. Она сама была вольна составлять сводку новостей, она решала, что должно быть услышано соотечественниками, а что, увы, недостойно величаться высоким названием эфирной новости. Из потока событий, которые приносила лента, которые проецировались в сеть, ей предстояло отобрать существенное, или, правильнее, то, что казалось таковым ей. И эти коллажи, которые она складывала ежедневно уже несколько лет, превратились однажды в допинг, без которого она не мыслила своей жизни.