Крепость
Шрифт:
Командир еще больше выкатил глаза. Рот — одно черное пятно.
И в этот момент лодку встряхивает сильный удар. Я, к счастью, сразу понимаю: Это была мачта шноркеля! Она была переложена слишком быстро…
Из неразберихи возбужденных голосов слышу:
— Цель!
И:
— Очень близко!
— Чертовски близко!
— Почти столкнулись!
Лодка уже чуть не на голове стоит. С носа и кормы проникают испуганные крики в центральный пост. У меня из под ног уходит пол. Вынужден крепко ухватиться, чтобы не соскользнуть наклонно.
Что происходит? Клапана вентиляции для пятой, четвертой, третьей, второй цистерн обоих бортов сорваны. Но какого черта тогда не вентилируется балластная цистерна 1? Лодка, кажется, плавает на восьми балластных цистернах: Она сохраняет эту сложную позицию, вместо того, чтобы идти на глубину.
Во мне разрастается сильная паника. Представляю, что означает сильная дрожь, которая снова сотрясает всю лодку: Корма поднялась, и винты крутятся в воздухе. Бог мой! Вот дерьмо!
И тут, наконец, лодка снова опускается. Винты опять хватают воду.
Так громко я еще никогда не слышал в подводной лодке шумы чужих винтов. Если это был, конечно, шум! Могла ли это быть простая рыбацкая шхуна? Кажется, были на волосок от смерти.
Наверху, наверное, темно как в заднице у медведя. Толстые, висящие на всю глубину тучи. Плюс к этому сильная зыбь на море. Но и в этом случае можно было довольно легко увидеть наш шноркель. Но почему братишки нас не услышали? Ответ может быть один: Они слишком сильно сами шумели. Когда они производят такой шум своими двигателями, то, слава Богу, не могут нас слышать.
Этого нам и недоставало: Идя под водой быть протараненными килем корабля…
Бросаю взгляд на манометр глубины. 60 метров. На 60 метровой глубине можно быть спокойными. Я бы многое дал, чтобы мы могли оставаться здесь внизу!
— Акустик, цель? — доносится голос командира теперь в направлении рубки акустика.
Ответ поступает не сразу. Наконец слышу:
— Шумы винтов удаляются. Едва слышны.
Итак, это и в самом деле была случайная встреча, говорю себе, успокаивая. Он не искал нас. Он просто прошел таким курсом.
Колени внезапно подгибаются, и приходится сесть.
Грудь болит от длительной задержки дыхания. Только теперь замечаю, что сижу на маленьком штурвале, который относится к вентилю клапана впуска и выпуска воды. Штурвал упирается мне остро в зад. Пусть упирается! Держу голову подпертой руками и пристально смотрю на плитки коридора. Не хочу ничего видеть. Не хочу никому смотреть в рожу. Проклятые экзерсисы! Что ни говори, это не совсем полезно для здоровья!
Уже добрых 5 минут пытаюсь дышать равномерно, однако, это мне все еще не удается.
Из болтовни доносящейся до меня узнаю, что вахтенный, ответственный за передвижение мачты шноркеля, слишком быстро переложил мачту по тревоге. Именно вследствие этого и возник сильный дифферент на нос. И потому случилось то, что затем случилось: вахтенный центрального поста, обслуживавший находящийся позади в ЦП штурвал управления вентиляцией кормы, не успел среагировать на такой внезапный сильный дифферент на нос. Он упал и ударился, и поэтому лодка слишком долго плыла на кормовой балластной цистерне. К счастью, централмаат сразу сообразил, прыгнул в полпрыжка к штурвалу и провел вентилирование кормы.
— Вот черт! — ругается кто-то в полумраке.
— Так и есть, когда приходится взаимозаменяться, — роняет централмаат и, повернувшись ко мне, добавляет:
— Повезло еще, что наблюдатель на шхуне, там, наверху, нас не заметил. Если бы заметил, то пиши пропало…
Что ответить ему на это?
Лучше промолчу, а про себя говорю: Итак, мы висели на волоске, всего-то из-за одного идиота…
Боцман, покрытый потом, проходит в центральный пост. Он тщательно изучает обстановку с грузами, которые отвязались, и снова крепко затягивает ремни-тали.
— Это могло бы иметь неприятные последствия — черт побери!
Повсюду со своих мест сдвинулись ящики и мешки — как груз в автофургоне, который слишком быстро затормозил. Впереди, наверное, имеются раненые этими скользящими ящиками.
И воняет еще сильнее, чем раньше: Почти все ведра-параши перевернулись, и теперь мы имеем дерьмо и блевотину и в трюме и на плитках центрального коридора. Только одно большое ведро-параша в центральном посту чудом осталось стоять.
Поломка шноркеля
Мы уже довольно долго идем на дизеле. Первый помощник находится в башне у перископа. Погода ухудшилась: сильное волнение, пасмурно.
Штормовая погода — с этим всегда приходится считаться в Бискайском заливе, но не в таком размере — и не в это время года. Сплошная мешанина.
Иногда низкое давление вовсе не хочет исчезать. Мы все оглохнем, если снова когда-нибудь придется выходить.
Словно издалека слышу голос инжмеха:
— Поплавок застрял! — Он говорит это обратившись к командиру — и теперь мне видно его лицо: Оно выказывает крайнее ожесточение.
Я встревожен донельзя, но вижу, как командир и инжмех обмениваются взглядами, не сулящими ничего доброго.
Совершенно ясно, что уж слишком долго все шло хорошо.
Поплавок застрял! Это звучит для меня как: Крыша горит!
— Дерьмо! — доносится от пульта с картами. — Трижды проклятое дерьмо!
Из угла с кингстонами раздается стон. Еще один стонет, и это звучит как: О, Боже!
Значит, поплавок застрял. Поэтому и царит постоянно низкое давление!
На глубине поплавок шноркеля работает также как и поплавок в бачке смыва унитаза: это тогда, когда он работает. Хорошо то, что при смыве туалета речь не идет о впуске воздуха, утечка которого могла бы привести к смерти, но вода ставит поплавок в сливном бачке унитаза похожим способом, как и в головке нашего шноркеля. Только наш поплавок должен сразу же освобождать путь для поступающего с поверхности моря воздуха, как только головка шноркеля оказывается над водой. Итак, он должен ходить свободно: закрыть — открыть — закрыть — открыть.