Крепость
Шрифт:
Снова сходить к лодке? Нет, этого мои нервы не выдержат. А в La Rochelle? Может быть, Крамер еще не уехал…
Но затем благоразумие побеждает, и я выкидываю из головы и La Rochelle и взбалмошные эскапады. Я могу поступить как командир, говорю себе, и просто исчезнуть из вида. Лечь по-раньше спать, а там — как Бог на душу положит.
Во Флотилии мне снова перебегает дорогу адъютант.
— Нант пал! — говорит он растеряно, — Вчера.
Нант! Я сразу понимаю, что это значит: Этим отрезана вся Бретань.
— Вот тебе и на! Откуда известно?
— По телеграмме! Связь снова восстановлена.
Нант пал — это звучит зловеще: Нант — это чрезвычайно важная гавань. Янки могут радоваться по полной. В Нанте обычно стоит больше кораблей, чем в порте Saint-Nazaire. От Нанта досюда всего около 170 километров. А на дорогах янки едва ли встретят сопротивление. Если им, чтобы добраться от Ренна до Нанта по местности, где должны были бы все еще стоять наши части, потребовалось лишь несколько дней, тогда…
Не хочу вычислять, как скоро они могут здесь появиться и сколько еще остается того небольшого времени, пока Maquis поднимутся здесь тоже.
— Ну, теперь-то, наконец, Вы понимаете, что за игра здесь идет? — ору адъютанту в лицо. Но он уже вновь смотрит также невыразительно тупо, как и всегда. Я мог бы двинуть ему по роже как неработающему автомату, чтобы выпал проглоченный им грош. Но лишь шумно втягиваю носом воздух и говорю себе, чтобы успокоиться: недолго осталось ждать, когда этот идиот будет вынужден сделать Hands up и будет иметь при этом точно такое же тупое выражение на своей роже.
В столовой — куда забрел, чтобы выпить еще бокальчик пива на ночь — появляется инжмех.
— Однако здесь все идет кувырком, — жалуется он. — На тщательный ремонт можем не рассчитывать по любому. Немецкие судостроительные рабочие уже в большинстве своем убыли…
— И что теперь?
Инжмех передергивает плечами. Затем хлопает своими толстыми рабочими рукавицами о стол, тяжело падает на стул рядом со мной и охватывает голову руками.
Сижу и уже не знаю, что должен сказать ему в утешение.
— Полное дерьмо! — произношу, наконец.
— Это можно и в полный голос сказать!
Раздается голос зампотылу этой Флотилии, какого-то обер-лейтенанта, который поясняет Первому помощнику нашей подлодки, что он «не исключает» высадку Союзников также и в этой местности.
— Но тогда мы, кровь из носу, уделаем этих господ! — гремит он через столы. «Кровь из носу»: не слышал ли я уже однажды подобное выражение?
Плоский морской берег прекрасно подходит для высадки десанта, это правда — но тот, кто попробовал бы это осуществить, имел бы дело с береговой артиллерией.
— А она имеет невероятную огневую мощь! Но об этом я могу говорить только шепотом!
Ну и долбоеб!
Вот, наверное, удивится, когда ему на собственной шкуре придется испытать глубокое разочарование, когда коварный враг прибудет одновременно и с тыла и с воздуха. И как тогда все пойдет, если стволы береговой артиллерии могут стрелять только в море…?
За открытыми окнами мимо проходят люди с подлодки, и я слышу слово «Норвегия». И почти тут же: «Совсем ****улся?!»
Группа моряков останавливается, будто специально для меня, чтобы я мог четко расслышать, что они говорят.
Кто-то протестует:
— Чего нас здесь парят? Здесь нырнуть, а там всплыть. Что за фигня?
Другой смеется:
— Мы гибкие, мы приспособимся ко всему! С нами они могут делать, чего хотят…
— Вы слышите это? — произносит инжмех.
— Выдумывают — или действительно что-то просочилось?
— Кто знает? Что вообще можно узнать в этом подразделении?
— Но почему мы, в самом деле, не рванули сразу прямо в Норвегию? Это же чистое безумие быть здесь!
— Это точно. Это было бы правильно…
Первый помощник подходит к нам. На лице негодование:
— Мы вляпались по самые помидоры! — ругается он. — Нам предстоит оправиться в Норвегию — в Берген.
— Охренеть! — только и говорит инжмех.
— На этой лодке? — спрашиваю наивно, и тут же мелькает мысль: Командир, конечно, не переживет такой долгий поход. Экипаж тоже. Но кому это интересно?!
Инжмех с трудом поднимается из-за стола, словно тяжелобольной, и нехотя берет свои рукавицы. Мы стоим втроем вокруг стола, как актеры, забывшие свой текст и пытающиеся спасти себя безмолвной игрой до падения занавеса. Наконец в инжмехе прибывает какое-то движение. Он прижимает перчатки левым плечом и со всей тщательностью подтягивает за ремень брюки. При этом ему приходится задержать воздух, и затем он в полную силу легких издает громкий, отрывистый, звенящий насмешкой звук «Пах!» и пристально смотрит подергивая ресницами на Первого помощника. Тот же лишь хлопает открытым ртом. Я стою, свесив руки, и хочу, чтобы в этот момент у меня в руках было хоть что-то, чем можно было бы их занять, дабы не стоять с такой безнадегой.
Инжмех, будто найдя подходящие слова, только и цедит сквозь сжатые зубы:
— Какое же проклятое дерьмо! Какое же проклятое ****ство! Четыре в кубе ****ское дерьмо…
Эх, если бы мне удалось сейчас найти правильные слова утешения, что звучали бы одновременно и небрежно и благоразумно утешительно!
Но во мне тоже поднимается волна возмущения: Что за раздолбайская стратегия! Очередная ****ски беспомощная, пустопорожняя затея! И эти жалкие потуги натянуть короткое одеяло на слишком длинные ноги!
— На этой списанной в металлолом колымаге в Норвегию?! — жалобно произносит инжмех. — И все время под шноркелем?!
Однако, затем, кажется, успокаивается.
— Никакого представления не имею, как у нас это получится, — говорит он вдруг деловым тоном, — наш список ремонта бесконечен. А здесь нет никого, кто мог бы выполнить самые важные работы. Ничего не выйдет. Да, ничего не выйдет! Из этой затеи ничего хорошего не выйдет… Но, все же, надо посмотреть!
И поворачивается к Первому помощнику: