Крепость
Шрифт:
Въезжаем в четырехугольник, обрамленный могучими каштанами. Дорога ведет напрямик в горы, мимо водонапорной башни, стоящей непосредственно на линии взгляда, вверх — словно трамплин для прыжка в небо! Теперь я должен решить: либо выезжать на большую дорогу и отмахать около ста километров на Chetellerault и Tours — либо на более малую на севере, и через Orches, Richelieu и Chinon выехать к Loire. Несколько раз произношу и вслушиваюсь в звучание названий «Richelieu» и «Chinon» и понимаю: Это наша дорога. Затем далее в восточном направлении на Tours и Amboise, где умер Леонардо да Винчи. «Amboise» шепчу безмолвно: При этом меня охватывает такое чувство, как будто я вкушаю старую королевскую Францию. А затем Blois и Orleans. Замки Луары! Никогда не получалось увидеть их. Луара была всегда слишком далеко на юг по дороге от Бреста или Saint-Nazaire в Париж. Разумеется, теперь несколько иные обстоятельства, чем когда я мечтал о них. Весна и воскресное настроение меня не радуют, я с неохотой поел и попил. Ну и что с того! Во всяком случае, буду скоро проезжать по Loire… К полудню я едва жив от усталости во всем теле. Голова невольно опускается, лбом упираюсь в мешок с дровами, вытягиваю согнутые ноги — так хорошо. Или что еще лучше: Раскорячусь-ка на спине, как лягушка. Сильные боли в затылке от постоянного держания головы высокоподнятой и верчения головой. К такой гимнастике мои шейные позвонки и мышцы шеи непривычны. Глаза тоже болят. Мне кажется, что я, наверное, болен Базедовой болезнью. Пару раз я даже ощупывал глаза, чтобы определить, не выступают ли глазные яблоки и в самом деле из глазниц. Все же, мотоциклетные очки — об этом следовало заранее подумать!
Мне, с самого начала, были страшно нужны мотоциклетные очки! Долго здесь наверху я больше не выдержу. Встречный ветер, правда, держит меня, еще полубодрым, но если только наклоню лицо вниз или положу его на локтевой сгиб, то практически тут же могу отключиться. К счастью, дорога в некоторой степени сносная: «Ковчег» катит по ней без проблем. Как ни тупой может быть «кучер», но водить он умеет. Живот бурчит от голода. Перекусить чего-нибудь было бы сейчас кстати, но я совсем не хочу есть. А мысли тем временем уже полностью переключились на еду — только не на консервы Бартля. Хоть бы он не запасся еще и паштетом из тресковой печени! Одного этого слова хватает, чтобы разбудить мои воспоминания о жрачке в казармах Ведомства по Трудовой повинности и армейских казармах. Искусственный мед и суррогатный кофе — тоже нагоняют тошнотные воспоминания. Странно, как всего лишь несколько слов могут активизировать вкусовые рецепторы и пробуждают давно забытые картины и сцены… Стоит мне лишь подумать о «заливной сельди», и мое время пребывания в интернате возникает из ниоткуда. Наша экономка сама готовила трясущиеся, стекловидные блоки из желе со сверкающими серыми трупиками сельди внутри. Мы собирали восемь таких блоков с тарелок на столе и строили из них шаткую конструкцию в виде ступенчатой башни. Мы делали это в школьной столовой, и лишались за это воскресного увольнения на три недели: Никакого увольнения! Но с этой коварной вынужденной мерой наказания применяемой ко мне было покончено, когда мне исполнилось десять лет. Затем надо было придумать еще чего-нибудь, если я хотел выйти в увольнение. И это была та еще штука! Полуденная жара сильно угнетает меня. Пока глаза не вылезли из орбит, постучу-ка по крыше и объясню Бартлю, что нам нужно сделать привал, но в этом случае «ковчег» будет необходимо убрать с дороги:
— А потому, на следующем разветвлении дороги остановитесь, и тогда уже найдем где-нибудь укрытие.
После чего тащимся по проселочной дороге, уходящей вправо от нашего маршрута. Находим состарившийся, серебристо-серого цвета амбар с навесом, достаточно высоким, чтобы туда въехал наш «ковчег». Здесь он будет в тени. Кустарник на пути такой низкий, что могу легко смотреть через него. Взгляд уходит вдаль плоской местности: Хорошее место. Внутри амбара пахнет застоявшимся теплом и пылью. Пучок солнечных лучей, острых как лучи прожектора, косо бьют в помещение из отверстий между досок. Бартль прижимает к груди ржаной солдатский хлеб и нарезает перочинным ножом толстые куски. На них он выкладывает из банки пласты ливерной колбасы.
— Для Вас, господин обер-лейтенант! — произносит Бартль.
— То, что надо! — отвечаю жалобно и спрашиваю себя, как я все это перенесу, не имея чем запить. Пиво было бы сейчас очень кстати. Только откуда его взять?
— Вкусно? — спрашиваю Бартля, видя как он уплетает бутерброды за обе щеки.
— Голод не тетка, господин обер-лейтенант, — следует ответ.
Ну что ж, я терпеливо впихиваю в себя, сидя на деревянном бруске, вопреки отвращению, тоже кусок за куском. Удобным мое сидение не назовешь. А потому потащусь-ка лучше обратно, в «ковчег». Натягиваю козырек моего кепи глубоко на лицо, выдвигаю вперед задницу и зарываюсь поглубже. Колени высоко торчат, руки как чужие распластаны в стороны, и я пытаюсь заснуть. Хоть бы немного покемарить! Откуда это у меня: Покемарить? проносится мысль. И тут чувствую, что на обоих уголках рта ползают мухи. Вскакиваю как от удара током. Навозные чудовища! Но мы еще живы. И пока не подходим для выведения личинок!
— Проклятое дерьмо!
«Кучер» внезапно возникает передо мной и спрашивает:
— Господин оберлатинант?
Черт, он, наверное, подумал, что это он заслужил мою ругань.
— Ради Бога, исчезните в своей кабине и подремлите немного. Лучше сейчас и здесь, чем позже за рулем!
«Кучер» стоит с повисшими плечами и ему, как всегда, требуется какое-то время, чтобы понять, что резкость моего тона не является выговором в его адрес. Наконец, он улыбается полуобнажив верхний ряд зубов, улыбкой шимпанзе — так долго, пока не решается на подобный штопору такой скрученный разворот, при котором чуть не валится в кювет. Этот поворот «буравчиком» сделал из бедного парня настоящего «петрушку». Небо безоблачно. Вероятно, сегодня мы сможем оставаться на дороге подольше. Луна должна быть на подъеме. И именно это надежда позволяет мне вздремнуть. Голова опускается назад. Я еще чувствую, как это движение подтягивает мне рот, а затем проваливаюсь в кружащийся поток сна. Уже во сне слышу стук кастаньет и понимаю: никакие это не кастаньеты! Это стук котла производства завода Imbert. Я отчего-то сильно пугаюсь и не знаю на какие-то секунды, где нахожусь. Бартль произносит:
— Господин обер-лейтенант!
Конечно: Мы должны топать дальше!
— Бартль, что случилось?
— Господин обер-лейтенант, там впереди по правой руке, что-то движется. Между кустами впереди что-то блестит!
— Тогда я, пожалуй, должен буду снова лезть на крышу, — отвечаю ему и думаю при этом: Дружище Бартль, если бы только ты знал, сколько раз такое уже где-нибудь то двигалось, то блестело и повсюду это было более чем подозрительно!
И в то время как мы, спустя некоторое время, подъезжаем к кусту, растущему на щебнистом склоне, я размышляю: Такие резкие переходы от дремы или даже сна к напряженному бодрствованию могут убить человека. Как бы я хотел однажды снова пережить такое: проснуться мигая, как можно медленнее войти в окружающий мир, затем снова опуститься, погрузившись в сон, задремать, рухнуть в полусон, затем вытягиваться и потягиваться всем телом, так, чтобы дыхание остановилось, и, втягивая воздух в расширенные легкие, с чувством единения с миром, вдохнуть в грудь новый день — без страха, и беззаботно. Спать до полудня — такое мне почти никогда не удавалось. Как только ночные сторожа терпят такое? Можно ли вообще выспаться, если приходится спать днем вместо ночи? Ночь превращается в день… Спустя почти час приходится остановиться. Передний баллон слева почти спустил: Именно то колесо, на которое так суеверно помочился «кучер». Хорошее начало! Пока меняем колесо, наша печь продолжает работать. Стук и скрежет звучат издевательством. Там идет процесс вырабатывания газообразного топлива. Мы не чиним сейчас шину — сделаем это при следующей, более длительной остановке — надо надеяться, что до тех пор не произойдет еще одной аварии. Наконец едем дальше. Я могу далеко обозревать раскинувшиеся поля. На скошенных лугах, совсем близко у дороги, могу даже различить отдельные размахи косы. Но нигде не видно ни одного человека! Мы опять едем как по пустыне… В деревнях ворота и ставни, где они еще есть, закрыты. Местное население должно иметь хорошую причину держать закрытыми двери и ворота. Кто знает, что могут утянуть проходящие мимо подразделения. У пруссаков это называется «Реквизиция». Реквизиция мне претит, но вот в отношении нужных нам дров, я вынужден разыскать хотя бы одного крестьянина. Я тоже не спрошу его, когда встречу, о том, хочет ли он продать нам свои дрова. Правда, за то, в чем мы нуждаемся, я готов заплатить, но что сегодня стоят наши деньги? Поэтому подспудно то, что я намереваюсь сделать, является как бы полуреквизированием… Сильный взрыв заставляет воздух вздрогнуть. «Кучер» останавливает «ковчег».
— Ай-яй-яй, вскричала дева, — доносится голос Бартля, — и это были ее последние слова.
Там — справа впереди — наверное, взрываются боеприпасы. С лесной опушки, быстро разбухает, уносясь в вышину черный дым. Какая мерзость, что никогда не узнаешь, имел ли там успех внезапный удар Maquis или же это были наши собственные бойцы, уничтожавшие боезапас. Конечно, нам здорово помогло уже с самого начала нашей поездки то, что наш «ковчег» с первого взгляда едва ли можно принять за регулярное транспортное средство Вермахта. Если только наши тряпки еще больше будут загрязнены и обтрепаны, а наши восковые лица еще больше будут покрыты небритой щетиной, то мы скоро будем выглядеть совершенно как бродяги. Новые дымовые сигналы возникают прямо впереди над лесной опушкой. Вижу еще дым справа вдали, а теперь также и слева чадящее облако. Выглядит так, будто этими дымами подают сигналы — как у индейцев: Может и так статься, что таким образом сообщается о нашем прибытии.
Чертовы водонапорные башни повсюду! Уверен, что они служат в качестве наблюдательных пунктов. С башни справа, например, можно наблюдать за дорогой минимум на восемь километров.
На развилке вновь перевешенные дорожные указатели. Сделано плохо: Указатели просто направлены в противоположные стороны. Таким образом, что это заметит даже ребенок. Мы, впрочем, давно едем по наитию. Для нас господа террористы должны придумать нечто более интересное! Упираюсь взглядом в дальний угол видимого горизонта, чтобы обозревать сразу все: Ленту дороги, оба дорожных кювета, небо, и близь и даль. Особенно подозрительными считаю отдельно стоящие дома. И снова водонапорная башня! Но мы их уже столько оставили позади, безо всяких приключений, что ее вид меня вовсе не беспокоит.
Бартль сильно удивляется, когда наталкиваемся на солдата-пехотинца. Из нас троих Бартль производит не самое приятное впечатление, будто дерзкая карикатура на все военное. И его поведение полностью соответствует его виду: Он играет роль старого, потрепанного, но радушного «морского волка», которого ничем нельзя пронять. Когда у нас есть зрители, он беззлобно подтрунивает над «кучером». Этакий good old fellow — компетентный во всем, персонифицированный практический ум. Спустя, кажется, целую вечность достигаем Richelieu. Об основателе спроектированного на кульмане города знаю, что он был кардиналом и министром при Людовике XIII и основал Academie Franeaise. Мой стук по крыше кабины останавливает «ковчег» прямо посреди городка. Меня так и подмывает побывать в роли туриста.
— Ради дополнительного образования, — сообщаю Бартлю.
На что тот выказывает явное неодобрение. Знаю, знаю: Нас могут застрелить здесь из сотни окон. Но эти изящные дома не выглядят как места для засады. Более того: Здесь просто не пахнет этим. И в этот самый миг раздается выстрел. Внезапно начинается пальба сразу с нескольких сторон, и мы оказываемся в самой ее середине. Посреди полного дерьма. Выстрелы гремят и гремят, но нигде не видно ни одного человека. Мое сердце стучит в горле. Невольно вслушиваюсь в посвистывание пуль: Пули, которые ты слышишь, когда они свистят, точно не попадут в тебя! «Кучер» и Бартль укрылись за «ковчегом». В несколько прыжков оказываюсь там же. Но на какой стороне «ковчега» сейчас безопасно? Откуда раздаются выстрелы? Проклятье, только этого нам и не хватало! Тем не менее, где-то глубоко мелькает мысль: Вот чертова банда, бесится с жиру, лупит вслепую в белый свет, как в копеечку… Как-то вдруг стрельба стихает. Если бы мое подразделение не состояло всего лишь из двух храбрецов, я бы теперь же выкурил этих сволочей! Блажен, кто верует! Сейчас надо во все глаза смотреть, чтобы улепетнуть отсюда подобру-поздорову обратно на открытую местность. Чтобы прогнать страх у Бартля, говорю: