Крепость
Шрифт:
С некоторого времени опять чувствую давление в мочевом пузыре. И поскольку оно все нарастает, даю сигнал остановки. В ту же минуту «ковчег» останавливается. Слезаю с моей «смотровой башни» и бреду, как на ходулях, деревянными ногами через проходящую у дороги неглубокую канаву. В разные стороны прыгают врассыпную перед моими шагами кузнечики. «Кучер» пользуется остановкой, чтобы раскочегарить котел. Этот маневр совсем нелишний, и скоро «ковчег» уже стоит «под парами». Я, между тем, делаю несколько шагов по жнивью и при этом с силой размахиваю затекшими руками. Так — а теперь руки бросить назад и выпятить грудь! И еще раз. Кровь начинает двигаться быстрее, легкие расширяются. И при этом высоко поднимаю колена: Походка аиста! Руки при этом бросаю то вперед, то назад. Раздается поющее завывание нескольких напрасных попыток запуска двигателя. Останавливаюсь и прислушиваюсь. Еще один воющий звук, и в этот раз происходит воспламенение. Кто бы сомневался?! «Кучер» вновь срывается со своего места — и мочится на левое переднее колесо. Это должно быть общим атавистическим порывом: Магия мочи.
— Quel bazar!
Бартль недоумевает.
— Это значит, — говорю ему, — что за головотяпство! Вам следует это запомнить. Типично французская речь. «Bazarder» — значит разбазаривать или торговать, рекомендую запомнить.
Бартль двигает губами, словно стараясь беззвучно запомнить сказанное мною.
— Вам надо было бы начать учить французский язык немного раньше. Вот, например, что Вы можете сказать по-французски?
Бартль начинает без колебаний:
— Bonjour, Madame. Давайте сделаем lucki-lucki, — и возвысив голос: — И никаких отговорок — а то машинку сломаю.
— Vous parlez comme une vache espagnole! — я бы так сказал!
Бартль застревает взглядом на моих губах, напоминая любознательного ученика.
— Вы должны сказать J’ai le beguin pour vous, mon colonel — это, если нас схватят французы: Я влюблен в Вас, господин полковник. Быть влюбленным — Avoir le beguin, — это хорошо звучит для французских ушей. Вы также можете сказать: Vous me donnez la chair de poule — От Вас у меня аж мурашки по коже.
Для Бартля это уже слишком. Он озадачено всматривается в меня. Затем заикаясь, произносит:
— Сколько теперь времени, господин обер-лейтенант?
— То есть Вы хотите спросить: Сколько времени? Moins cinque! Это значит: Пять минут до закрытия ворот или без пяти минут 12!
Бартль стоит теперь в сильном недоумении. Ну вот, небо, кажется, проясняется, и, забираясь на крышу «ковчега» размышляю: Сегодня будет довольно жарко! И еще: Нам скоро снова понадобятся дрова. Также мне пригодились бы очки для защиты от насекомых. Только откуда их взять? И еще шины! Если бы только эти несчастные шины выдержали! Но есть как минимум одна радость: При такой черепашьей скорости, может быть, и продержимся, пока они полностью не сдуются. Не мешало бы еще иметь и календарь, чтобы лучше распланировать время. Мне также стоило бы вести путевой журнал. Я мог бы пролистать его теперь назад и просмотреть, что было вчера, а что позавчера. Но у меня нет ни карманного календарика, ни журнала. Опираться не на что. Когда мы, например, вышли из Бреста? Несколько недель тому назад? Или месяцев? Это короткое расстояние, что мы прошли на «ковчеге» — сколько часов мы уже в пути? И какая тогда выходит наша средняя скорость? Как у велосипедиста? Или пешехода? Из котла вновь раздается такой стук, что любого христианина должен привести к нервному расстройству. Звук доносится от изогнутого колпака — очевидно, защитного кожуха клапана высокого давления. «Леший» как-то пытался давать мне объяснения. Когда он здесь наверху шурудил своей кочергой в котле, то произнес: «Вот этта, так вот, этта шуровочное топочное отверстие!» После чего глубокомысленно замолк. Котел выглядит также как и наша водогрейная колонка для ванной в Хемнице. Она тоже топилась дровами. Дрова должны были постоянно гореть в ней и излучать тепло. Здесь же они должны только тлеть и образовывать газ — наверное, насколько хватает моих познаний в химии, углекислый газ и оксид углерода или что-то подобное, а затем этот газ направляется вперед по непонятной системе труб, в странной формы контейнер, расположенный перед радиатором-холодильником. Там все это фильтруется, так рассказывал мне Бартль. Поступает ли оттуда газ непосредственно в цилиндры или сначала смешивается еще с воздухом, не знаю. Но где же мы находимся сейчас? Судя по всему, мы должны в ближайшее время прибыть в Poitiers. И во мне тут же звучат строки:
«Где мы находимся, где? Еще пятнадцать минут до Баффало… Вдали ни пригорка, ни дома Деревьев нет, людей не видно…».Я знаю, эти строки не совсем к месту — но что с того! На выезде из деревушки встречаем подразделение на марше, везущее на велосипедах три легких и один тяжелый пулеметы. Разношерстная публика: И на всех лицах следы неимоверной усталости. Щетина на лицах, спутанные, растрепанные волосы, но в целом солдаты, соблюдающие уставной порядок: с арьергардом и авангардом, как и положено на марше. Командует подразделением гауптман — загорелый человек, около сорока лет. Он единственный одет в еще аккуратную форму: Галифе, высокие сапоги, мягкая пилотка на голове. В целом здесь должны быть около ста человек. Они ведут с собой пять лошадиных упряжек: упитанные, гнедые лошади с длинными, цвета охры гривами и хвостами. Крестьянские телеги кажутся дряхлыми. Густая черная смазка разбухает в ступицах колес, выступая наружу. На телегах нагромождение мешков и ящиков с боеприпасами. Две подручные лошади привязаны к последней телеге. Обнаруживаю добрую дюжину людей в таких же серых комбинезонах, как и Бартль, на головах синие пилотки.
— Эти парни прибыли из Saint-Nazaire, — поясняет гауптман, когда видит, мое недоумение.
— А мы из подразделения далеко на юге.
Нашему «ковчегу» удивляются как музейному экспонату. А не могли ли бы мы взять с собой почту, интересуется гауптман.
— Сколько угодно! — отвечаю приветливо.
Гауптман приказывает командирам взводов:
— Полчаса перекур. Людей с дороги убрать. У нас появилась оказия. Тот, кто хочет писать пару строк, должен поторопиться.
Смотрю на оружие у солдат: Только три или четыре человека имеют автоматы. У нескольких человек карабины 98 K. Большинство, однако, трофейное оружие. Узнаю, что в подразделении имеется и французское, и бельгийское, и голландское и норвежское оружие. Судя по виду, бойцы кажется, даже гордятся этим винегретом.
— Между десятью и восемнадцатью часами мы не передвигаемся, — объясняет гауптман, — Нас об этом строго предупредили. Без самолетов здесь больше нет никаких условий. А тем временем везде царит полная неразбериха. Мы каждый раз спрашиваем себя, когда на дороге появляется какая-либо машина, не янки ли это. Согласен, звучит забавно, но можно легко попасть в передрягу!
Внезапно выражение лица гауптмана меняется, он улыбается, и в его горле нарастает бульканье:
— Три дня назад мы встретили два бронетранспортера, так парни рассказали нам шутку. Их с ликованием приветствовали при въезде в деревни, одаривали цветами и свежими фруктами, до тех пор, пока французы не разобрались, кого они встречали. Тогда они достали свои ружья, и даже дробовики и начали палить по броне из окон.
— Ну, такая путаница с нами не может произойти. Мы-то уж точно не похожи на янки.
Гауптман и оба его лейтенанта никак не хотят поверить, что мы прошли до этого места без стрельбы. Им самим не один раз приходилось применять оружие. Имелся даже легковой вездеход, который шел в авангарде, да наскочил на мину: Мы должны быть предельно внимательными. То, что мы дерзко едем днем, он находит правильным. Террористы, которые заняты ночью, днем спят. Но с таким большим количеством людей как у них дневной переход слишком рискован — и кроме того, отдельная машина едва ли будет воспринята как цель самолетами-штурмовиками: во всяком случае, не на этой местности.
Среди людей из Морфлота из Saint-Nazaire вижу маата. Спрашиваю его о том, как им удалось уйти.
— Мы направились на юг — на велосипедах. На левом берегу Луары янки тогда еще не стояли.
— У этих парней нет никаких документов на марш, но здесь среди моих людей с ними ничего не произойдет. В ином случае они попали бы в сложное положение…, — объясняет мне гауптман.
Мне хорошо известно, что значат его слова: Могло ведь и так случиться, что эти морские артиллеристы могли быть схвачены патрулем СС, и отправлены в «особое отделение», а то и расстреляны или повешены на месте. Желаем парням всего хорошего, обмениваемся рукопожатиями и салютуем, прощаясь. И, что бы вам удачно пройти, ребята! произношу тихо. Когда мы снова в пути, думаю: Гауптман хотел предостеречь меня. Я получил от него явное послание. Мы должны перед людьми из нашей «фирмы» так же быть начеку, как и перед противником. Здесь повсюду в движении находятся группы и группки, которым может понадобиться усиление — и прежде всего, транспорт. Даже если это всего лишь наш «ковчег» на спущенных шинах. Хорошо еще, что у нас на заднем сидении лежит большая кипа полевой почты. Полевая почта неприкосновенна. Ее никто не осмелится тронуть. Если должны исполниться все те многие пожелания, которыми нас одарили из-за этих писем — а теперь еще и нескольких бандеролей — которые мы сопровождаем, то мы должны пройти без сучка, без задоринки. Наблюдать — и ни о чем другом не задумываться. Я должен предельно сконцентрироваться, черт побери, на дороге и небе. Так много солнца тоже не впечатляет, тени делают меня еще более нервным. Они заставляют меня напрягаться, вырисовывая в тени фигуры, которых на самом деле нет…
Но хуже всего тени деревьев непосредственно у дороги. Как я смогу, в этих спутанных, перемежающихся, наплывающих на меня со всех сторон пятнистых светотенях распознать мину? Или натянутые между деревьев тонкие проволоки? Как бы сильно не напрягал взгляд, как бы ни старался посильнее моргать веками, чтобы его «навострить» — все это остается обычной азартной игрой: Страстно желаю, чтобы, наконец, какое-нибудь облако закрыло на время слепящее солнце!
Если бы я мог хотя бы освободиться от жесткого, вязкого чувства усталости. Каждое, даже крошечное решение требует от меня неимоверного напряжения. Как бы я хотел гнать во весь опор по этой дороге! Но тогда мы, наверное, быстро попали бы в переплет. Хотя, возможно и то, что, — говорю себе, — самое плохое уже позади. Там, где пока еще бродят немецкие солдаты, Maquis все же вынуждены упражняться в сдержанности. Тяжелое оружие, минометы и пушки, разбросаны там и сям. Было бы благоразумнее не испытывать судьбу, и не пытаться двигаться только ночью. Ночью все бандиты становятся особенно активны. Теперь же, утром, все кажется таким же мирным, как утро воскресенья перед выходом в церковь. Трудно поверить, что все это здесь является вражеской страной. Прибываем в Poitiers. Название этого городка Poitiers застряло в мозгу: Карл Мартелл победил арабов в 732 году, в битве при Tours и Poitiers! Здесь, конечно, есть многое, что можно было бы осмотреть — готический собор, университет, баптистерий четвертого столетия — но я разрешаю себе бросить лишь несколько взглядов в придорожные красоты. То, что я буквально обыскиваю взглядом слуховые окна в поисках партизан, становится уже привычным для меня делом: Я не боюсь того, что нас могут подстрелить посреди города.