Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)
Шрифт:
Врач и сестра ушли, попоив ее чаем и сделав укол, а ей хотелось уже есть и спать. Значит, все хорошо, значит, дело идет на поправку.
В детстве, когда она болела, мать тоже заставляла ее спать, утверждая, что сон – лучшее лекарство. И постепенно ей и в самом деле становилось лучше: она уже не испытывала боли, когда разговаривала, могла поднимать руки, ела без помощи сестры.
Однажды утром врач вошла в палату с улыбкой на лице и сразу направилась к Рите.
– Ну вот, – сказала она весело, – теперь можешь поговорить со своим возлюбленным. В рань раньскую пожаловал, норовил до обхода прорваться, да
– Что вы! – вырвалось у Риты, и она почувствовала, как загорелось лицо от стыда. – Мне надо спросить у него кое-что, – оправдывалась она.
– Спросишь, спросишь. – И врач стала слушать ее, ощупывать, осматривать. Подошла медсестра и что-то шепнула ей на ухо – нашла время секреты водить! Но сказала, видимо, что-то важное: врач внимательно изучала листок с записями утренних и вечерних температур, озабоченно мдакнула. Еще раз послушала у Риты пульс. И заключила совсем другим, без прежней веселости голосом: – В общем, поговорить с лейтенантом разрешаю. Но без всяких эмоций. И никаких движений. Ясно? Рана в живот – дело серьезное…
Завидов вошел смущенный, растерянный – под бомбежкой он был совсем другим, – несмело приблизился, ступая на носки, и сказал полушепотом:
– Здравствуйте, Рита. – Помолчал, комкая в руках фуражку. – Я рад, что вам лучше… Простите меня…
– Не надо, – умоляюще остановила его Рита. – Я сама виновата.
– Нет, я не должен был разрешать вам… Предчувствовал, а запретить не решился, не хотел ущемлять вас. Теперь казнюсь за ту роковую ошибку…
Слова шли из самой глубины души, и во взоре его было столько страдания, что она окончательно убедилась: он не лжет. Вон и лицо осунулось, и темные круги залегли под глазами…
– …Вы мне не верили, я это чувствовал, потому не знал, как вести себя… Кстати, с братом вашим все в порядке, просил привет передать, скоро он сам навестит вас.
Значит, им все известно. Значит, они верят брату. Она дотронулась пальцами до его руки, поблагодарила:
– Спасибо. – И все-таки сомнение пряталось где-то в уголках души. – Почему вы не взяли его с собой?
– Я предлагал ему. Но он не мог: получает новый самолет. Вы не волнуйтесь, на днях приедет.
– А отец? Что слышно о нем?
– Пока ничего. Собственно, поисками заняться было некогда – столько дел… В общем, поправляйтесь, все остальное образуется.
От радости и благодарности к лейтенанту у нее по щекам покатились слезы. Завидов достал платочек и вытер ей глаза. Склонился к самому лицу и прошептал:
– Я люблю тебя, Рита. Ты для меня самый дорогой, самый близкий человек. Ты веришь мне? – Он взял ее руку, нежно погладил и поднес к губам.
– Верю. – Она улыбнулась ему, ответила на поцелуй слабым пожатием.
«Как непостоянна, изменчива, до глупости насмешлива моя судьба!» – думала Рита, когда ушел Завидов. Столько горя и потрясений пережила она, и теперь, когда она беспомощна и недвижима, судьба подарила ей любовь. Выживет ли она? Целую неделю лежит недвижима, и врач требует, чтобы даже не шевелилась. Температура не спадает, и врач обеспокоена. Значит, что-то серьезное. А ей так хотелось теперь жить! Отец освобожден, Шурику ничто не угрожает, ее любит Завидов, и она любит его. Он нравился eй еще там, в Михайловке, но она боялась его, глупая, не верила ему. А теперь… Теперь только бы выздороветь! Она ласками отплатит за свое недоверие, за холодность, за oгopчения, которые доставила ему. И спасибо тебе, судьба, что ты наконец-то сжалилась над бедной девушкой: нет ничего страшнее чувствовать себя чужой среди своих, испытывая недоверие, а то и презрение… Любовь… Это торжество прекрасного настоящего над темным прошлым, это наслаждение счастьем после стольких переживаний. Спасибо тебе, судьба, за все. Ведь не будь тех горьких, тяжелых дней и ночей, Рита не испытала бы настоящей радости, не узнала бы ей цену. И неважно, что она ранена, – счастье стоит этих мук, – она выживет, выживет во что бы то ни стало, даже если еще раз придется пройти через все испытания.
Снился ей Завидов, красивый, смелый. Они гуляли по пшеничному полю, и пшеница, только начавшая колоситься, еще зеленая, сочная, стлалась перед ними зеленым ковром, по которому идти было легко, неощутимо. Завидов держал ее за руку и нежным пожатием волновал сердце, заставлял биться трепетно и учащенно. Ей хотелось идти вот так с ним, ощущать пожатие руки, видеть его необыкновенное лицо, мужественное и милое.
Внезапно подул ветер, и пшеница распрямилась, стала густой, труднопроходимой. Колосья сплетались, цеплялись за ноги, обвивали их. Рита выбивалась из сил, стараясь не отстать от Завидова, а он удалялся, то и дело исчезал из поля зрения.
– Подожди, – умоляла она, – я очень устала.
– Ждать нельзя, – возражал он, – мы опоздаем.
Идти становилось все тяжелее, но остаться одной было страшно, и она рванулась за ним. Внезапно перед ними вырос немецкий летчик – здоровенный детина с неприятной рыжей физиономией. В руках у него парабеллум, которым он помахивал, насмешливо поглядывая то на Риту, то на Завидова. Вот он медленно приподнял пистолет и прицелился прямо в грудь лейтенанту.
– Нет! – крикнула Рита и бросилась вперед из последних сил, чтобы заслонить собой любимого. Выстрела она не слышала. Видела, как сверкнуло пламя, и ощутила не боль, а сильное жжение внутри, словно что-то там застряло раскаленное.
Немец куда-то исчез, а вскоре пропал и Завидов. Лейтенант позвал ее откуда-то издали: «Рита! Рита!..»
«Я здесь», – хотела она отозваться, но не могла – спазмы сдавили горло. Тогда она решила подняться, чтобы он ее увидел. Напрягла силы и… встала.
Проснулась она от острой боли в животе и удивилась: она сидела на кровати, свесив ноги. У двери тускло светилась настольная лампа, освещая склоненную голову задремавшей медицинской сестры.
«Что я наделала!» – ужаснулась Рита, чувствуя, как боль разливается по всему телу, как немеют ноги и руки. Попыталась лечь – и не могла: перед глазами зарябило, закачалось, расплылось радужными кругами. Теряя силы, она позвала:
– Сестра!
Та услышала ее и подбежала к ней.
– Да ты что? – прикрикнула она как на непослушного ребенка. – Разве можно? Тебе шевелиться не велено. – И поняла: раненой не до нотаций, – подхватила ее под руки, уложила на кровать. Рита это чувствовала и сознавала, а что продолжала говорить сестра, уже не улавливала. Боль сковала все тело, сдавила грудь. Последнее, о чем она подумала, – о только что виденном сне, о зовущем ее Завидове: «Рита! Рита!..»