Кресение
Шрифт:
Попробуйте, и вы с удивлением почувствуете, что это общение удивительно приятно. Я же подскажу на что обратить внимание: оно приятно особым образом, оно телесно приятно.
Это потому, что эти образы хранятся не в сознании, а в Паре, и откликается на них жива, то есть та душа, которая отвечает за жизнь тела. Но это моя душа. И я испытываю наслаждение оттого, что ей хорошо.
А хорошо ей тогда, когда я не мучаю ее своими заумными сложностями, когда я могу пожить просто. Некоторые из наших исследователей рассказывали мне, что во время сложных самопогружений вылетали из тела и оказывались своим сознанием в животных.
В своем собственном коте.
Что поразило: там все очень громко слышно, и там удивительный покой… Это великий соблазн, воплотиться котом, – жизнь проста и понятна, будто ты великий восточный мудрец…
Мы презираем животных только потому, что мы – цивилизация, а значит, сумасшествие, которое стремится к собственной гибели, чтобы излечить от себя Землю… Но заслуживают ли они презрения? И чего заслуживаем мы?
Прежде чем изучать очищение речью и словом, надо понять, как мы извлекаем из себя слова. Делаем мы это только одним способом: пропуская сквозь тело образы. И выходят они всегда в виде движения, обычного телесного движения. Либо двигаются голосовые связки, язык и мышцы лица, либо двигаются руки, либо все тело. В зависимости от того, что ты избрал органом испускания образов, ты либо говоришь и поешь, либо пишешь, либо двигаешься в пляске, труде или бою…
Но для души все это едино, когда она освобождается от своего груза. Она так же рада, когда ты закончил труд и тем освободил ее от заботы о хлебе насущном, как и когда ты наконец-то написал письмо своей маме…
Если душа возвращает свою естественность, выпуская ее через тело, она поет. И тогда рождаются звуки, которые могут сочетаться в слова…
А могут и не сочетаться.
Поэтому у мазыков очищению словом предшествовало очищение песней. Для этого существовало Душевное пение, и начиналось оно с Песни души или Песни имени.
Глава 6. Песня имени
Существуют разнообразные упражнения, позволяющие обучиться духовному и душевному пению. Но прежде надо сказать, что такое – душевное пение.
Для русских вообще было свойственно оценивать пение как душевное или не душевное. Душевно поют, – это лучшая оценка, какую можно услышать от действительно русского человека. Интеллигент склонен оценивать пение в соответствии с требованиями музыкальной грамоты, привитой ему академической школой пения, доставшейся нам в наследие от эпохи классицизма. То есть как раз от той поры, когда уверовавший в свой рациональный гений герой просвещения вознамерился поверить алгеброй гармонию…
Но даже интеллигент на Руси иногда забывает о своем биологическом предназначении нести западный прогресс в дремучую Россию, и из глубин его русской души вырывается: душевно поют…
Народ вообще поет душевно. Но объяснить, что это такое, не может. И исследователи народного пения, фольклористы, сказать, из чего слагается ощущение душевности при пении, тоже не в состоянии. К тому же, они очень сильно болеют недостатком музыкального образования, как говорится, комплексуют из-за этого, и потому очень стараются говорить о народном пении консерваторски. И все доказывают, что они тоже могут считаться равными среди равных в среде академических певцов. В общем, решают все ту же задачу как догнать и перегнать их прогресс…
Поэтому задача изучения нашего пения слегка отходит
Во время своих поездок по офенским местам, я познакомился с тем, как пели мазыки. К сожалению, петь я не умел и сначала вообще не смотрел на их пение как на предмет изучения: не дано, так и нечего соваться! Но постепенно я понял, что даже меня пробирает желание петь вместе с ними. Я несколько раз неуклюже попробовал подпевать, и вдруг заметил, что, как только я перестаю думать о том, что не умею петь, песня сама начинает петься как бы сквозь меня…
Иными словами, если я переставал осознавать себя как отдельную личность, их пение захватывало и начинало звучать во мне, будто тело пело само. И будто оно сильно истосковалось по чему-то подобному.
И когда один из стариков после такого удачного нашего совместного звучания сказал: Душевно спелось, – я вдруг пронзительно осознал, что пела моя душа…
Вот тогда я впервые понял, что они не случайно называли это пение душевным, они действительно подразумевали, что поют души!
Вот эту мысль надо принять как исходную: если мы хотим спеть душевно, надо петь душой. Это первое и безусловное правило, которое невозможно принять ни одному фольклористу, если он естественник и не чувствует своей души, веря в то, что есть только тело. Тело при этом звучит, звучит, как хорошая скрипка, и даже наслаждается этим, будто его ласкают, но поет душа!
Если на это удается выйти, то все остальное уже просто.
А остальным являются несколько простейших правил, хотя вернее было бы назвать их понятиями.
Например: душа поет не что-то «душевно-слащавое» и не «гуманистические марши зеленого движения», она поет то, что поется. А поется то, что болит. И это значит, что душа может петь кабацкие песни, или воинские марши, или жестокие романсы, и это все будет душевно. И когда пьяная блатная братва сует в кабаке пачки денег опустившемуся ресторанному певцу с пропитым голосом и плохим слухом, – они благодарят его не за то, что он пел, а за то, что он пел душевно!
Душевно – это не красиво, и не про несчастную любовь. Душевно – это так, чтобы душа отозвалась.
Второе правило: душевное пение – это не только пение. Это очищение. Бабушки, когда они еще не стали фольклорными звездами и поют для себя, запросто могут исполнять только ту часть песни, которая ложится им на душу. А про концовку могут просто сказать: Та плохой конец, чего его петь?! – И не уговоришь.
Точно так же они постоянно прерываются во время пения и что-то рассказывают или обсуждают. Все это страшно расстраивает собирателей, потому что им нужно записать песню целиком и без разрывов, чтобы она была записана так, как полагается.
Кем полагается, почему и для чего полагается?
Предполагаю, что это дурное наследие той поры собирательства, когда были записаны основные собрания песен еще в середине девятнадцатого века. Этнограф тогда собирал песни, а не пытался понять свой народ. Поэтому он отсекал все лишнее. Потом пришла естественнонаучная революция, которая еще больше усилила эту тягу ученых-собирателей к стерилизации народной культуры. В итоге у нас имеются огромные собрания народных песен, но все это – лишь тексты. А советская фольклористика не заметила, какой ущерб нанесла своему делу, потому что с середины двадцатого века с наслаждением играла в модные по сю пору игры текстовых анализов.