Крест и посох

Елманов Валерий Иванович

Успокоившись, Глеб стал спускаться дальше.

Вот только если бы он увидел лицо Святослава несколькими секундами раньше, особенно его глаза, он бы не был таким благодушным.

Ощущение зрелости впервые появляется у людей по разным причинам.

В основном судьба подводит к этому рубежу постепенно, через ответственность за свой дом, за появившуюся семью, за мать, оставшуюся без кормильца, за собственное дитя, которое таращится на тебя бессмысленными глазенками.

Однако бывает и наоборот, резко, сразу, вдруг, как у Святослава, которого жизнь в одночасье поставила в такие условия, что вмиг забылись все прошлые ребяческие забавы.

Но

уж в этом случае того, кто лишил детства — неважно, по злобе ли, а может, просто по глупой неосторожности, — уже никогда не простят. Не простят и не забудут, даже спустя годы и годы.

За такое мстят, причем жестоко.

А уж коли к этому добавляется еще и унижение, пусть вынужденное, то тем паче.

Святослав по натуре был добрым мальчиком, хоть и не таким, как учит Библия. Он был добрый по-славянски, то есть к друзьям. Врагов же у него до недавнего времени не было.

Сегодня появился первый.

Правда, тот еще не знал об этом, ну что ж.

— Тем хуже для него и тем лучше для нас, — повторил он шепотом отцовские слова и, окончательно успокоившись, широким, как у Константина, шагом, тщательно стерев все слезы с лица, зашел в покои своей матери, княгини Феклы, с увлечением белящей лицо новым составом, только что изготовленным специально для нее старым лекарем-азиатом.

* * *

Сыне же оного слуги антихристова Святослав, а во святом крещении Евстафий, бысть тож с младых лет толкаем беспутным своим батюшкой на смрадный путь греха и порока.

И на свово учителя во Христе благочестивийшега князя Глеба по наущению Константинову сей отрок злобу лютую затаиша и сердцем вельми жарко на него взъяришися.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г. Издание Российской академии наук, Рязань 1817 г.

* * *

Святослав же, сын Константинов, хоть и младень летами бысть, одначе о ту пору показаша всему люду резанскому разум свой здравый.

И ходиша он в поруб ко отцу своему с единою мыслию — яко бы ему батюшку-князя из желез вынути.

Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г. Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.

* * *

Пожалуй, случай со Святославом, сыном князя Константина, стал одним из последних, когда крестильное имя упоминалось исключительно в летописях, да и то изредка и не во всех.

В остальной же литературе встретить имя Евстафий, а именно так нарекли в христианстве Святослава, невозможно.

В этом усматривается немалое влияние отца, который имел кумиром одного из первых Рюриковичей и, назвав своего сына его именем, очевидно, мечтал, что тот будет достоин его славы.

Будущее покажет, что Константин серьезно ошибался, но, во всяком случае, твердость характера и целостность натуры его сын сумел проявить уже в детстве, в тот памятный год, когда его отец оказался в плену.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 120. Рязань, 1830 г.

Глава 14

Любитель хороводов

С тех пор, как справедливость пала, И преступленье власть забрало… Виктор Гюго

Они едва не столкнулись у крыльца княжеского терема.

Слева ухватился за перила еще не старый, но очень сильно взволнованный чем-то священник с простым добрым лицом, одетый как и подобает лицу духовного звания, то есть в черную, слегка запылившуюся рясу с простым крестом на груди.

Судя уже по одной руке, лежащей на гладкой желтой перекладине, можно было сделать вывод, что крестьянский труд знаком этому человеку далеко не понаслышке.

Если же присмотреться чуть повнимательнее, то вполне определялись и сроки окончания его трудовой деятельности — не далее как прошлая зима.

Сопровождали его двое вооруженных дружинников, изрядно потрепанных в стычке, произошедшей совсем недавно.

Обгоняя их, даже не подняв больших черных ресниц, совершенно закрывающих глаза, на первую ступеньку лестницы легко, почти воздушно вспорхнула совсем еще юная деваха.

Небольшая смуглость кожи лишь придавала своего рода законченность всему ее задорному виду, которому никак не соответствовало чересчур серьезное, сумеречное выражение лица.

Вся она была как ветер, вся в движении, и даже небрежно накинутый узорчатый плат, кое-как прикрывающий копну волос цвета воронова крыла, отдаленно напоминал парус, волнуемый легким дыханием встречного ветра.

Когда же девушка поднимала свою худенькую ножку, занося ее на очередную ступеньку, то из-под сарафана выглядывали и ее кокетливые сапожки синего сафьяна с узенькими носочками, и вытачанный на внешней стороне каждого из голенищ нехитрый цветок.

За образец неведомым мастером была явно взята самая обычная луговая ромашка, вот только на сапогах она поменяла свой естественный цвет и превратилась в ярко-алую.

Небольшой узелок, судя по легкости, с которой рука его несла, особой тяжести не составлял и общей картины не портил.

Оба они — как девушка, так и священник — были столь сильно заняты какими-то думами, что даже не взглянули друг на друга.

Первый, да и то мимолетный взгляд девушка бросила на священника, лишь возвращаясь, когда ее довольно бесцеремонно выпихнул назад на лестницу грубый рябой дружинник.

— А я говорю, нет Глеба Володимеровича, и все. Ишь ходят тут всякие, а вчера глянули, ан бронь дедову у князя нашего утянули. Известно, вещь дорогая, каждый мог стянуть. Тоже, поди, какие-нибудь калики перехожие татьбу эту и учинили.

— Игде же он? — упрямилась девушка, не желая просто так поддаваться грубому нажиму парня.

— Игде, — передразнил рябой и неожиданно для себя смилостивился, пояснил: — Ждать надобно. Час назад по порубам пошел. Проведать, стало быть, яко тамо у него воры с татями поживают.

— И сколь ждать? — не отставала шустрая деваха.

— Ну изрядно. Он быстро оттуда не возвращается.

— Тогда я прямо тут и обожду, — заявила бойкая девица, усевшись на самую верхнюю ступеньку.

Такая наглость парню не понравилась, и он легонько, но с достаточной силой подпихнул ее сапогом.

— Чай, не лавка тебе. Вона, спускайся да на приступок садись, ежели возжелаешь.

Девушка пошатнулась и обязательно упала бы, если бы не один из вооруженных дружинников, поднимавшийся наверх и успевший не только ловко подхватить девушку, но и на один короткий миг крепко прижать к своей груди.