Крест и посох
Шрифт:
Травница настороженно посмотрела на дружинника, но раздумывала недолго. Если речь об ее названом братце, то надо идти. Да и удивительно было бы, если б этот добродушный и веселый молодец не склонился сердцем к такому же честному искреннему князю, продолжая служить братоубийце.
— Ишь какой прыткой! — сразу подладилась ему в тон Доброгнева, и, перебрасываясь шуточками, они вдвоем направились к старенькой избушке, расположенной уже за городскими воротами на самой окраине посада.
Бабка-бобылка [55] , проживавшая там, охотно приютила юную лекарку, не столько польстившись на куны, что та ей предложила за постой, сколько обрадовавшись живой душе, которая, хоть и временно, но скрасит ее сиротливое одиночество.
55
Бобыль — одинокий человек, проживающий без семьи.
Впрочем, от кун она по бедности своей тоже не отказалась, виновато пояснив, что нипочем бы не взяла, ежели бы не превеликая нужда.
По пути разговор в основном велся все больше шутливый, с подковырочками, легкими и безобидными от Евпатия и более колкими и острыми со стороны Доброгневы.
Единственный раз, отчего-то вспомнив дюжего детину на княжеском дворе, она всерьез спросила:
— А ты и впрямь бы согласился катом стать?
Евпатий искоса взглянул на свою спутницу и, отбросив в сторону обычное ерничество, задумчиво протянул:
— Ну ежели токмо для Парамона, да и то не ведаю, возмог бы я в себе силы найти, чтобы шелепугу об эту падаль марать. Хотя, памятуя, сколь душ он загубил кнутовищем своим, мыслю, что смог бы. К тому же, — он усмехнулся и продолжил уже дурашливым тоном, — как тут отказать, коль великий князь Рязанский повелеть изволит.
— И как же вы Каину этому служите доселе? — гневно произнесла Доброгнева, не давая Евпатию перейти на шуточки-прибауточки.
— Каином он лишь седмицу назад стал, — возразил Коловрат, вновь посерьезнев. — К тому ж все они одним миром мазаны, князья-то наши, да и нельзя им иначе. Во власти быть, яко в луже грязной валяться — непременно изгваздаешься, и чем боле она, тем чумазее человек. Десятник вон, хошь и мало под рукой людишек имеет, а и то меняется, егда его из простых гридней на оное место ставят, так чего про князей сказывать.
— И ты б поменялся? — осведомилась Доброгнева.
— А чем я лучшее прочих, — философски заметил Коловрат. — Токмо не по мне оно. Верно батюшка мой мне сказывал — лучшее всего торговище вести. Там сам себе волен во всем. Енто по младости лет я в дружине послужить возжаждал, токмо уйду вскорости. Вот долг свой пред Перуном-батюшкой сполню, подсоблю твово Константина ослобонить и уйду. — И после паузы добавил: — Токмо мыслится мне, что и он не больно-то лучше.
— Он братьев своих не убивал, — возразила Доброгнева.
— Токмо в этом и разница у них с братцем Глебом, — сокрушенно вздохнул Евпатий, — а ежели до прочего, то ее и вовсе нет. И не спорь со мной, — оборвал он хотевшую что-то пояснить девушку. — Видел я их обоих год назад. Аккурат в енту пору дело было. И гульбища их окаянные тоже видел. Твой князь одну отличку супротив моего и имеет — лик пригожий, а души у них обоих черные.
— Ежели все так, то отчего ему дед Всевед пособил, от смерти спас да еще знак тайный на шею надел? Я ж ясно видала — его енто знак, им даденный.
— А ты сама-то откель о Всеведе нашем ведаешь? — поинтересовался Коловрат. — Вашей ведь сестре в дубраву ходу нетути.
Доброгнева призадумалась.
И впрямь чудно получается — имя знакомо, даже лик его могла бы описать, а вот откуда… И почему она решила, что Всевед не просто подсобил Константину, но спас князя от смерти, а потом надел ему на шею этот оберег?
Странно, вроде никогда ничего не забывала, но тут память решительно отказывалась прийти ей на выручку…
Пришлось уклониться от ответа, напуская тумана:
— Кому нетути, а кому… Баушка моя всюду ходы ведала да много чего мне сказывала… — И снова торопливо вернулась к заданному вопросу: — Так отчего он подсоблять вызвался?
— Вот оное и для меня в тайне глубокой сокрыто, — развел руками Евпатий. — Помогать ему я, конечно, буду, токмо мыслю, не обманулся ли старый волхв. Аль и впрямь князь твой так резко изменился за последнее лето? — протянул он задумчиво и недоверчиво хмыкнул. — Да ведь не младень же он несмышленый. В его лета так не бывает.
— Бывает, — упрямо буркнула Доброгнева, не зная, каким был Константин, но зато отлично зная, каков он ныне, и желая во что бы то ни стало защитить доброе имя названого братца.
Коловрат, очевидно, махнул рукой на упертую девку, дальше спорить не стал, но к веселому прежнему тону возвращаться не спешил. Доброгнева тоже помалкивала, и остаток пути до избушки бабки они проделали молча.
Завидев в крохотном оконце, затянутом мутным бычьим пузырем, две приближающиеся к избушке фигуры, Стоян, уже добрых два часа сидевший в нетерпеливом ожидании Доброгневы у бабки и держащийся за поясницу — дескать, прострел замучил, — облегченно вздохнул.
Тут же щедрой рукой он извлек из кошеля пару восточных серебряных монет, нарядив бабку на торжище за всякой снедью и пояснив:
— Сытый лекарь завсегда лучше лечит, потому как добрый. А у тебя, поди-ка, и мыши все с голоду передохли.
Да ищщо бысть у благовернаго князя Глеба Володимеровича сотник Стоян, хошь и поял князя Константина в тенета, но покамест вез его во град, тоже бысть речами его прелукавыми в соблазн введен и яко Иуда поганый, вступиша в сговор тайный, умыслив черное дело сотворити.
И бысть о ту пору на Резани в воях Стоян-сотник, кой служил по первости князю Глебу, но сведав обо всем, не пожелаша служити далее душегубцу, ибо таковское не личило ему. И учал он думати, яко бы ему боголюбивому князю Константину подсобити…
Поначалу восхотеша он ослобонити его ищщо на пути к Резани стольнай, да воспротивишися тому диавол и не даша свершити оное…