Крест и посох
Шрифт:
Жена князя Владимира, отца уже умершего Олега, а также Глеба и Изяслава, тоже была половчанка, приходившаяся родной сестрой еще одному хану — Кончаку, чей сын, Юрий Кончакович, правил ныне соседним, не менее могучим родом.
Всю свою южную степную кровь она щедро выплеснула в детей. Особенно много досталось ее первенцу, названному в честь деда Глебом.
А вот последыш, князь Константин, оказался похожим на своего батюшку — такой же светловолосый и светлокожий.
Впрочем, возможно, что кое-что он взял и от матери, например глаза. Однако второй женой
Казалось, логичнее было бы, если бы Данило Кобякович тянулся к схожему с ним лицом и фигурой Глебу. Ан не тут-то было. Притягивал его внешне во всем противоположный Константин.
И в борьбе молодецкой самая большая радость у Данилы была одолеть шурина. И в скачках обогнать именно Константина. И на пирах — выпить больше его, что, впрочем, никогда не удавалось.
Да и во всем остальном главное оставалось неизменным — опередить не Глеба, но его брата.
При всем том Данило не переставал восхищаться крепким русобородым красавцем-князем и никогда не расстраивался после проигрыша.
Именно поэтому он вновь загрустил, сожалея о его ранах, и в обратный путь направился молча, без обычного своего веселья.
Стон, послышавшийся из густых зарослей придорожной травы, был тихим, и, возможно, за веселым разговором никто бы его и не услышал, но на сей раз все степняки, за редким исключением, подражали своему предводителю, и этот стон прозвучал слишком явным диссонансом топоту конских копыт.
Спустя миг он повторился, и тогда двое всадников, которые были ближе всего к источнику постороннего шума, свернули в сторону и вскоре приволокли тяжело раненного лучника.
Задыхаясь от острой, колющей при каждом вздохе боли — стрела, пройдя меж ребер, чуть ли не насквозь прошила правое легкое, — лучник все ж таки смог поведать, что он состоял на службе у князя Константина и прикрывал его бегство от погони Глебовых дружинников.
Ничего не поняв, но почуяв что-то неладное, Данило приказал расспросить ратника поподробнее.
Чтобы тот хоть на короткое время пришел в себя, подручные хана влили в глотку умирающего чуть ли не полмеха хмельного меда, который Кобякович уважал ничуть не меньше перебродившего пенистого кумыса.
После такой дозы русский воин на несколько минут пришел в себя и чуть более связно изложил то, что произошло накануне, но сразу вслед за этим скончался.
Данило посуровел лицом и, ни слова не говоря, повернул коня назад, к месту недавнего пиршества. Приказав заново разбить юрты, он повелел обшарить всю округу, найти раненых воинов и со всевозможным бережением привезти их к нему, обещая щедро вознаградить удачливых в поиске.
Покорные хану половцы рассыпались по степи и спустя пару часов доставили утыканного стрелами, но еще живого Козлика.
Явившийся по зову Данилы Кобяковича половец, сведущий в искусстве исцеления, долго и сокрушенно цокал языком, опасаясь даже прикоснуться к умирающему уруситу, и никак не мог решить, с чего начать.
Все три раны были опасны, но одна стрела, впившись жалом под самое сердце, казалась самой страшной. К ней, мысленно попросив у степных богов удачи, он и приступил первым делом.
К удивлению лекаря, через несколько часов после того, как со всевозможной осторожностью были извлечены все три стрелы, а раны промыты, смазаны дорогим арабским средством и хорошо забинтованы, русский воин все еще продолжал жить.
Поместили его в соседней юрте под неусыпным надзором лекаря, который пять или шесть дней кряду почти не отходил от раненого.
Вдобавок у Козлика начался сильный жар, одна из ран опасно воспалилась, и все эти дни он пребывал между жизнью и смертью.
Именно так сказал половецкий шаман, долго гадавший на высохших бараньих лопатках, после чего наконец виновато развел руками:
— Его душу продолжает держать в своей могучей руке главный бог русичей Кристос, сам еще не знающий, то ли оторвать ее от тела, чтобы унести с собой, то ли оставить ее храброму воину.
— Так будет ли он жить? — не понял Данило Кобякович.
— Если их бог до сих пор этого не ведает, то откуда могу знать я, простой слуга наших степных богов, — вывернулся шаман. — За его здоровье надо молиться Кристу, а у того иные слуги.
Тогда по приказу хана из Исад приволокли старенького священника, пояснили ему, что нужно делать, и тот дрожащим от испуга унылым речитативом затянул молитву во здравие раба божия…
Правда, из-за малограмотности и плохой памяти — а молитвенник он взять с собой не успел — уже через час седенький попик стал повторяться, а через два на это обратил внимание и терпеливо слушающий его хан, заметив про себя, что его шаман намного красноречивее.
Однако мешать попу он не стал. Напротив, сам мысленно обратившись к бессильному себя защитить на земле, но ныне всемогущему богу, Данило пообещал ему принести в жертву трех самых лучших дойных кобылиц из табуна.
По счастливому для священника совпадению Козлик пришел в себя уже на следующий день после начала его молитв.
Попа тут же отпустили с миром назад в село и даже дали ему на прощание большой золотой крест, который в числе прочих вещей, снятых с убитых князей, достался в качестве отступного половецкому хану.
От креста, впрочем, священник, побледнев, отказался, прочтя надпись на обороте, просящую, чтобы господь бог помиловал раба своего грешного Ингваря, даровав ему победу над врагами и способствуя исполнению прочих желаний.
Не пожелал он его взять в первую очередь из-за того, что прочел имя умершего князя — в то время уже бытовало поверье, что чужой крест способен принести только беды и несчастья своему новому владельцу.
Ну а если учесть то обстоятельство, что князь Ингварь погиб насильственной смертью, оставалось лишь догадываться, какое неисчислимое количество горя во всевозможных вариантах золотая святыня сулила тому, кто опять посмеет надеть ее.