Крест и посох
Шрифт:
— Однако негоже нам речи в чистом поле вести. Посол с дороги, устал, в покое нужду имеет. Мыслю я, что разговор удобнее продолжить в моем шатре. К тому же слуги, наверное, и угощение приготовили.
— И то дело, — поняв, что Данило Кобякович выгадывает время, согласился с ним Ратьша, первым поворачивая коня по направлению к уже установленному ханскому шатру.
Хоть и смотрелась ханская юрта богато, но рядом с убогими домишками посада, которые теснились чуть поодаль, в каких-то двухстах-трехстах метрах, что-то теряла, напоминая Вячеславу шатры цыганского табора, который иногда стоял в его Ряжске в маленьком сквере близ железнодорожного вокзала.
Честно говоря, он вообще не понимал, зачем Ратьша взял его с собой.
Вести переговоры никогда не было его стихией.
Совсем другое дело — загнать очередную шайку бандитов в горы и, злорадно ухмыляясь, не докладывая ничего начальству, самостоятельно договорившись с командиром артдивизиона, накрыть гадов почти прямой наводкой, аккуратно сровняв их с землей, и уже после этого, с сознанием честно выполненного долга, ставить в известность руководство об успешно проведенной операции.
Вот там он был на своем месте, в своей тарелке, знал, что нужно делать, а главное — как делать.
Начальство, как правило, долго ругало его по телефону за очередную партизанщину, еще дольше отчитывало при личной встрече, поскольку он не предложил бандитам во имя загадочного для Вячеслава гуманизма свободный коридор для ухода и прочее, но… покойников не воскресить, а победителей, как известно, не судят.
Правда, строптивых и не в меру самостоятельных победителей еще и не награждают, да и черт с ними, с такими наградами, зато никакой Конституционный суд, как бы он там ни назывался, при всем желании отменить смертный приговор, вынесенный и сразу приведенный Вячеславом в исполнение, не сможет.
Правда, как-то раз бравому спецназовцу упала на грудь медаль. Называлась она «За отвагу», хотя в случае с Вячеславом правильнее ее было бы назвать «За переговоры».
Именно за них, как ни странно, получил он единственную боевую награду и потому немного стеснялся ее носить.
В тот раз черт дернул его все-таки доложить руководству о кое-каких проблемах, поскольку артиллерии под боком не было, банда оказалась большая, а естественное укрытие эти бородатые подонки себе выбрали такое, что лучше не придумать.
Тогда-то и пришлось запрашивать вышестоящий штаб о помощи. И нужно-то было всего ничего — каких-то пять, даже три гаубицы.
Конечно, артиллеристам пришлось бы изрядно попотеть, но зато всего за пять-шесть часов достигался стопроцентный успех, каковым Вячеслав называл операцию, в ходе которой были соблюдены два обязательных для него самого условия: полное отсутствие «груза двести», то есть покойников, со стороны внутренних войск, и такое же полное отсутствие живых со стороны бандитов.
Но вместо того, чтобы дать жалкие три пушки, начались бесконечные доклады и согласования, и к концу вторых суток пришел приказ из Москвы о том, что необходимо провести переговоры.
Если бы он проводил их сам, то, плюнув на офицерскую честь, просто наврал бы спустя сутки, что это бандиты из разряда непримиримых, от переговоров отказываются и желают сражаться до конца.
Однако проводить их прибыли аж два полковника и один мрачный подполковник, а Вячеславу досталось лишь обеспечивать их безопасность.
Бандиты, видя, что их положение безвыходное, с радостью согласились на свободный коридор для ухода и на прочее, после чего вся троица дружно залезла в вертолет и улетела в штаб.
Словом, ушли эти гады от справедливого возмездия Вячеслава, зато руководитель переговоров и еще двое получили ордена. Назывались они очень серьезно, хотя для порядочного человека это — учитывая за что их вручили — звучало бы просто насмешкой: «За заслуги перед Отечеством».
Вячеславу же досталась медаль, которую он зло обозвал «За проваленную операцию» и поклялся, что впредь никогда и никаких переговоров вести с этой мразью не будет. И слово свое он держал свято… до сегодняшнего дня.
Надо ж такому случиться, что судьба, забросив его аж в тринадцатый век, устроила такую подлость. Хорошо еще, что сам Ратьша оказался порядочным мужиком и с теми козлами, что предали Костю, даже не стал говорить.
Пока они ехали обратно к шатру, Вячеслав на всякий случай успел отвертеться от дальнейшего участия в беседе, и старый тысяцкий, понимающе взглянув на юного дружинника, согласно кивнул, отпуская его с условием немедля послать гонца за Эйнаром, который должен был высадиться со стороны Прони.
Торопиться с началом переговоров Ратьша не стал, так что, когда вошел Эйнар, к ним едва-едва приступили.
Хвощ, выполняя княжеское повеление, на уступки не шел, обещая выпустить малолетнего княжича из града, ежели и Ратьша, и Данило Кобякович, и ярл Эйнар при всем своем войске, то есть принародно, дадут роту Глебу в том, что не будут чинить рязанскому князю зла ни в делах своих, ни даже в помыслах.
Более того, все они в этот же день должны отступить от Рязани — кто в Ожск, кто к себе в степь, — оставив десяток ратников для достойного сопровождения княжича Святослава, которому Глеб в удел жалует град Ольгов.
О самом же князе Константине сейчас и речь вести ни к чему, ибо тот от великих огорчений сильно приболел и перевозить хворого с места на место никак нельзя.
— И у нас в Ожске кудесница есть, — попытался возразить Ратьша. — Она побыстрее его на ноги поставит, чем…
— Так она его как раз и пользует, — быстро выставил Хвощ железный аргумент.
— Так Доброгнева у вас? — удивился Ратьша.
— А то как же, — подтвердил Хвощ. — И духовник княжий отец Николай тоже у нас пребывает. Сами видите теперь, что Глеб своему родному брату ни в чем не отказывает, а держит его в бережении великом и не выпускает токмо ради его же блага. — Тут он, заговорщически подмигнув и склонившись поближе к Ратьше, шепнул, будто от себя: — Еще скажу, что главная причина задержания князя вашего самая что ни на есть добрая. Не желает Глеб Володимерович отпускать его без замирья вечного. Хочет, дабы родной брат не врагом, а другом из Рязани выехал. — И, распрямившись, как бы официально добавил: — Но и болезнь у него впрямь открылась — тут в моей речи лжи не было.