Крест и посох
Шрифт:
К тому же, услышав неистовый звон била, в которое колотил восьмилетний Эйвинд, со всех концов селища уже бежали люди, похватав на ходу все из старого вооружения, оставленного за ненадобностью ушедшими воинами.
И хотя это были преимущественно женщины и дети, самому старшему из которых едва минуло пятнадцать зим, но дружинникам стало не по себе.
Быстренько вскочив на коня, присланный Онуфрием десятник уже с седла выкрикнул, что селище это переходит под покровительство князя Глеба и они все ныне будут его, а не Константиновы смерды.
В ответ Тура криво усмехнулась, презрительно
Что же касается прочего, то пусть бояре князя Глеба сами приезжают и говорят как мужчины, но не сейчас и не с нею, а чуть погодя и с ярлом Эйнаром.
Но думается ей, что после разговора с ним, если они его поведут тем же тоном, не много наглецов останется в живых, чтобы рассказать своему князю, чем закончилась беседа.
Сразу же после того, как обескураженные вои убыли, собрался небольшой тинг, на коем порешили выставить часовых, и ближе к вечеру новоявленные двенадцатилетние дозорные уже заняли свои места близ частокола…
Тем же, кто ворвался в Ожск, было не до деревень.
Жечь, грабить, насиловать и убивать — тоже работа, притом весьма нелегкая, а потому умаявшиеся за тяжелый день воины дружно налакались до поросячьего визга.
Исключение составили лишь караульные, которые тоже ухитрились изрядно приложиться к княжьим запасам хмельного зелья, но не до одурения, потому как службу под страхом сурового наказания необходимо было нести исправно.
Невысокого, крепко сложенного попа они пропустили беспрепятственно, тем более что тот шел не куда-нибудь, а к ним же в Рязань, и не просто во град, но к епископу Арсению.
Справедливо посчитав, что дела духовные их не касаются, они даже не стали расспрашивать отца Николая, за какой такой надобностью приспичило тому именно сегодня, да еще в столь поздний час, отправиться на встречу со своим духовным начальником.
Правда, один из воинов слегка обиделся на священника, когда тот в ответ на его просьбу отказал в благословении и даже не замедлил своего ровного шага, а тут же на ходу порекомендовал омыть руки, ибо они у него, дескать, в крови невинных.
Ратник долго и тупо разглядывал свои заскорузлые лапы, затем пришел к выводу, что поп лжет и наглеца надо бы примерно проучить, но расстояние, на которое Николай от него удалился, было уже изрядным, и оставалось лишь сокрушенно махнуть рукой — ушел целым, гад.
К вечеру другого дня, когда прибыли Глебовы порученцы, на месте бывших мастерских лишь вяло дымились последние головешки.
Впрочем, пострадали от пожара не только мастерские, больше половины ожских домов выгорело без остатка. На счастье остальных жителей, ненасытный огонь не сумел как следует разбушеваться в поисках новой пищи для своей бездонной красной пасти, угомонившись из-за внезапно прошедшего ливня.
Не удалось доверенным людям князя Глеба и другое — найти хоть одного человека из тех, кто каким-то боком был причастен к изготовлению пороха.
Все работники, кроме кузнеца, вместе с «генеральным конструктором» находились в творческой командировке, а проще говоря, выехали пополнять закончившиеся запасы необходимых ингредиентов. Вернуться они должны были не ранее чем
Опрос ожских кузнецов тоже ничего не дал. Тот, кто мог бы им ответить что-то вразумительное, лежал без сознания, ибо череп его был проломлен ударом кистеня, нанесенным походя.
К тому же опрос был поверхностным, проводимым лишь на всякий случай, ибо князь Глеб повелел обратить особое внимание на купцов, с которыми вел торг Константин, так что вернулись они в Рязань, прихватив на всякий случай всех, у кого ожский князь покупал хоть что-то.
Однако беседа с торговыми гостями также ничего не дала, и тогда Глеб понял, что для выяснения этой загадки ему нужен сам князь Константин, живой и по возможности здоровый.
Еще день назад тот был для Глеба очень опасен, потому и последовал приказ изничтожить Константина немедля, не вступая с ним ни в какие разговоры, а то мало ли что он успеет наболтать.
Теперь же новые гонцы помчались во все стороны с иным предупреждением — брать только живьем. Причем за его поимку награда увеличивалась с десяти до двадцати гривен серебром.
Кроме того, начав питать все большее и большее уважение к беспутному в общем-то, но за последние полгода как-то внезапно поумневшему брательнику, новоявленный Каин не очень надеялся, что тот возьмет и все расскажет ему при встрече.
Во-первых, неизвестно, что он вообще знает об этом оружии. Имеется в виду не то, как им пользоваться, а как его изготавливать.
Во-вторых, резко набравшийся ума Константин должен сознавать, что после всего случившегося кому-то одному из них не место на этой земле. Учитывая, кто будет находиться в роли пленника, а кто — совсем наоборот, легко догадаться, что какие бы полезные сведения он ни сообщит, смерть его все равно неминуема.
Вывод напрашивался сам собой — брат будет молчать.
Люди же его — другое дело. Их можно не только пугать или пытать. Достаточно просто купить, причем задешево, поскольку за такое сколько ни плати, все равно останешься в выигрыше.
К тому же именно сейчас, как справедливо рассудил Глеб, рядом с его братцем в этот тяжкий час могут оказаться лишь самые верные слуги, которые пускай не полностью, но частично должны быть посвящены в тайну нового оружия.
Поэтому за каждого из спутников Константина было обещано дополнительно еще по гривне, но при одном условии — если схваченный будет жив.
За мертвого полагалась другая, куда более экзотичная награда — два десятка плетей. О мастерстве княжеского ката [42] Парамона знали все, поэтому Глеб мог быть твердо уверен, что покойников не будет.
Уверенный, что стоит поймать Константина с его верными людьми, как диковинную тайну удастся сразу же раскрыть, Глеб позволил себе немного помечтать.
У него дух захватывало, когда он представлял перспективы, которые должны были перед ним открыться в самом недалеком будущем, после первого же применения удивительного оружия в крупной схватке.
42
Кат — палач.