Крест и посох
Шрифт:
Завидев ее, сотник даже присвистнул.
Некоторое время он бурчал себе под нос что-то невнятное и после напряженных раздумий задал робкий вопрос, адресованный даже не князю, а скорее самому себе:
— А может, промашку старик дал? Чай, в годах уже немалых. По старости, по дряхлости, толком не разобравши, взял да нацепил кому ни попадя. Хотя чтоб Всевед, да ошибся… — Он вновь хмыкнул, не зная, как решить неразрешимое, и поинтересовался у князя: — А долго ли он лечил тебя?
— Первый день и вовсе не отходил, — коротко ответил Константин, которого несколько озадачило странное поведение собеседника. — Точнее, всю ночь и весь день. Да и потом варил что-то все время.
— А посох его с ним был? Видел ли ты его?
— Так им он меня и лечил поначалу. Только странно как-то. К груди приставил и…
Дальше рассказывать Константин не стал. Мало ли что в бреду померещиться может. Потому и оборвал он свою фразу на полуслове.
Изумлению же сотника и вовсе не было предела. Он то покачивал головой, то тряс ею, то хмыкал недоверчиво, то принимался тереть свой шрам, словом, вел себя как человек, которому сообщили такое, чего не могло быть, но чему все-таки надо поверить, потому что имелись весомые доказательства этого чуда.
Еще раз с видимым сожалением на лице он обернулся в сторону оставшейся далеко позади дубравы и протянул вполголоса:
— Дела-а…
Какое-то время они ехали молча. Наконец Стоян спросил:
— А ведомо ли тебе, что вещица оная, кою он на шею тебе вздел, означает?
— Ну-у-у, — неуверенно пожал плечами Константин. — Я так мыслю, что Перуна.
— Мыслит он, — передразнил его сотник, затем опасливо оглянулся на отряд, безмятежно скачущий на небольшом отдалении, и заговорщически извлек из-за пазухи аналогичный амулет на точно таком же кожаном шнурке.
Впрочем, имелись у них и различия. Руки Константиновой фигурки были сложены на груди, будто в молитве, а у Стояновой опущены вниз и прижаты к бокам.
— То знак тайного братства. Нашего братства. Перуновых детей. Потому и помстилось мне поначалу, будто Всевед маху дал, на братоубийцу знак этот нацепил. А когда ты про лечбу посохом рассказал, уразумел я, что никакой промашки здесь нет, — пояснил сотник, убирая свой амулет назад, под рубаху.
Константин незамедлительно последовал его примеру, поинтересовавшись:
— Одно тогда неясно. Разве туда, ну в это братство, вступают не по собственной воле? Ведь моего согласия никто не спрашивал.
— Смотря какой знак, — рассеянно отозвался Стоян, продолжая напряженно морщить лоб. — Ты отличку от моего заметил?
— Руки?..
— Точно. Я гляжу, око у тебя приметливое, — похвалил его сотник. — Так вот, ежели они к груди прижаты, как на твоем, то ты не считаешься вступившим в него. Всевед такой на моей памяти токмо раз единый и давал. Означает он, что хоть сам носитель знака и не вступил еще в братство наше, однако чист душой, светел мыслями и нуждается в помощи, кою ему любой из наших обязан оказать. После, когда нужда пропадет, Всевед этот знак с тебя снимет, а уж там сам решай — вступать к нам или нет.
— А твой?
— Мой гласит, что я уже в братстве. Стало быть, ежели душа моя запачкается али злое что учиню, то всего день единый и проживу опосля ентого, а может, и того поменее. Словом, следующего восхода солнца мне уже узреть не доведется.
— Ого, — покачал головой Константин. — А что с посохом?
— То не простой посох был. Сила в нем сокрыта великая.
— Ну еще бы, — не стал спорить Константин. — У меня на что раны тяжелые, а к утру уже рубцеваться начали.
— Тому и дивуюсь, — откликнулся сотник. — Будь ты вправду Каином, Всевед к тебе бы вовсе не притронулся.
— А я почти все время в беспамятстве лежал, — уклончиво пояснил Константин.
— Неважно это. Всевед все едино учуял бы. А не он сам, так посох свое дело сделал бы.
— Это как? — не понял Константин.
— А так, — пояснил сотник. — Был человек, и нет человека. Вмиг живота бы лишил. Сила, коя в нем сокрыта, самим Перуном дарована. К тому ж приложил он его к тебе когда?
— В Перунов день, — ошарашенно ответил Константин и обалдело почесал затылок. Надо же, вот, оказывается, в чем состояла третья проверка «на вшивость», то бишь на вранье.
— Вот, — удовлетворенно заметил Стоян. — А в этот день у него сила и вовсе страшно сказать, какая могучая. От тебя бы одни угольки остались в одночасье, ежели бы ты пусть и не сам задумал злодеяние на братьев своих, но хоть чуток поучаствовал в том.
— Но я все равно убивал в тот день, — возразил Константин. — Того же Кунея, к примеру, да и не только его.
— А вот это как раз неважно, — досадливо отмахнулся сотник. — Ежели за правое дело, да в честном бою, Перун прощает. — Он криво усмехнулся. — Наши боги — это не Христос и другую щеку подставлять не советуют… Да оно и правильно. За добро драться надо. Ударили по левой, а ты его в ответ, да так, чтоб не разогнулся. Так-то куда лучшее будет.
— Тут я согласен, — выразил солидарность Константин и напомнил: — Вон уже Рязань показалась, а ты еще ни с кем из моих воев не поговорил.
— А для чего? — удивленно воззрился на него Стоян.
— Чтобы точно знать, правду я тебе рассказал или нет.
— Я и так знаю. Куда уж точнее, — возразил сотник. — Ты мне лучше вот что скажи. Ежели отпущу я тебя сейчас, то ты до Ожска добраться… — Не договорив, он тихо выругался, мрачно глядя налево.
А там показался и уже был хорошо виден довольно-таки крупный — не меньше сотни, а то и полторы — отряд, во весь опор скачущий им наперерез.
— Это вои Глебовы из-под Пронска возвертаются, — хмуро пояснил он Константину. — Не успеть тебе. Даже если я всех своих положу, все едино — не оторваться.
— Пусть будет как будет, — согласился Константин. — Об одном прошу: людям моим по возможности участь облегчи. Они же неповинны ни в чем.
Стоян с уважением поглядел на князя.
— Тебе о себе ныне думать надо в первую голову, — все же заметил он.
— Обо мне князь Глеб позаботится, — невесело усмехнулся Константин. — А вот о них…