Крест и посох
Шрифт:
«Вот здорово! — поневоле восхитился Константин. — Это что же, он сейчас тыкать им в меня начнет? Ну красота! Прямо как испытание водой для ведьм. Если всплыла, значит, колдунья подлая, а если утонула, то невиновна. Вот только ей самой что хрен, что редька — один черт как помирать. Да и мне тоже». — Однако вслух ничего не произнес, ибо сил не было.
— Пусть теперь боги правому помогут, придут на выручку, ну а коли обманом решил извернуться от кары за злодеяния свои, то Перун и тут не сплошает, — закончил тем временем свою речь волхв, и его посох устремился к груди Константина.
Правда, втыкать его в
Но это только поначалу, поскольку чуть погодя нажим заметно усилился, хотя Константин по-прежнему совершенно не ощущал ни боли от давления, ни самой тяжести посоха.
Скорее наоборот — какая-то новая, свежая сила вливалась в него полноводным, щедрым ручьем, заставляя сердце биться как-то посвободнее.
Да и дышать стало гораздо легче.
Скосив глаза на посох, он увидел, что с его нижней половинки, даже четвертинки или вообще осьмушки текло вниз призрачное голубоватое пламя, разливаясь тончайшим равномерным слоем по всей груди.
И странное дело — но он мог бы поклясться чем угодно, ему все время слышался негромкий ободряющий, веселый, заливистый женский смех.
«Наверное, помощница из леса тихонько к деду подошла, — подумалось ему. — Вот только чего тут смешного, непонятно».
И еще одно показалось ему удивительным. Сил у него с каждой минутой прибывало все больше, но вместе с тем нарастала какая-то сонливость.
Константину очень хотелось дотянуть до конца диковинного процесса, все сильнее и сильнее напоминающего какую-то сказку, но непослушные веки оказались упрямее, и он вновь ушел в небытие.
Правда, на этот раз не было темной враждебной черноты, зло тащившей его в свою глухую страшную бездну. Точнее, она была, но уже наполовину от прежней и продолжала с каждым мгновением уменьшаться в размерах.
Жизнерадостное соцветие ярких узоров, которое поначалу робко ветвилось где-то на краях, ширилось, выдавливая темноту, а где-то сбоку от буйного половодья веселых красок, словно из зарослей, на мгновение мелькнуло красивое женское лицо в кокетливом венке из дубовых листьев.
Женщина ободряюще кивнула князю, весело подмигнула и… бесследно исчезла, оставив только чувство легкой досады, будто он не успел подметить что-то нужное и очень важное для себя, но и оно быстро улетучилось от незнакомого спокойного голоса, звонко заявившего: «Еще успеешь. Ты все успеешь».
В голосе звучал оптимизм и столь твердое обещание новой встречи, такая непоколебимая уверенность в том, что она непременно состоится, что Константин больше не думал уже ни о чем, погрузившись в крепкий, здоровый сон.
Спал он долго, чуть ли не сутки, и когда волхв вливал ему в рот, бережно приподняв голову, свой настой, Константин глотал, почти не просыпаясь, машинально, продолжая пребывать в тесных тенетах своих радужных сновидений.
Лишь пару раз он за все это время приоткрыл глаза и вяло удивился, увидев возле старика какого-то невысокого мальчугана лет десяти, не более, а рядом с ним маленького щенка.
Зато когда он пришел в себя, то все его тело, включая раненую руку, уже не было чужим, враждебно откликающимся на малейшее движение пронзительной болью.
Он попробовал медленно приподняться, осторожно опираясь на здоровую правую
Однако стоило ему встать на ноги, как из-за высокого кряжистого дуба, росшего метрах в десяти от места отдыха Константина, появился нахмуренный волхв.
— Рановато поднялся, княже. Тебе еще денька три, не менее, лежать надобно, — сурово проворчал он, на что Константин ответил смущенной извиняющейся улыбкой.
— Благодарствую, дедушка, за постель мягкую…
Он окинул взором свое ложе, сооруженное из травы и мха и покрытое сверху рубахами верных дружинников.
Тут же с удовлетворением отметил про себя, что ни мальчишка, ни щенок не были галлюцинацией или плодом воспаленного воображения. Вон они оба, затаились за дубом, осторожно выглядывая из-за него.
— За лечение славное, за заботу, за участие, — продолжил он, улыбаясь. — Однако надо мне ехать.
— Ежели ныне поедешь, — предупредил волхв, — рана вскрыться может. Тогда вои твои сызнова тебя ко мне привезут. — И ехидно поинтересовался, поглаживая свою бороду: — И кому от того лучше будет? Потому лучше всего тебе бы здесь еще пару деньков побыть. Я за то время успел бы и баклажку с настоем приготовить. — И пояснил: — Настой варить недолго, зато травы нужные собрать… Мой Радомир на что шустер, ан и тот притомился.
— Внук, что ли, твой? — осторожно поинтересовался Константин.
— Вроде того, — усмехнулся старик, но пояснять подробнее не стал, лишь указал князю на его мягкую травяную ложницу, продолжавшую бережно сохранять отпечаток тела, и порекомендовал: — Чем меньше будешь возиться да на ноги вскакивать, тем быстрее настои мои телу твоему смогут подсобить.
Константин хотел было возразить, объяснить старику, что нельзя ему тут долго быть, да и опасно это для всех них, включая самого волхва, но тут неожиданно ноги его стали подкашиваться, и не упал он лишь потому, что в самый последний момент на удивление твердая рука волхва успела поддержать его и непринужденно перевести в лежачее положение.
Голова у Константина вновь закружилась, все поплыло перед глазами, и последним, кого он увидел, был щенок, ласково лижущий ему пальцы больной руки, после чего забвение вновь нахлынуло на него и уволокло в шумные мутные воды.
Правда, на сей раз оно было недолгим, потому что, очнувшись, Константин заметил, что солнце, слегка подмаргивавшее ему сквозь густую зелень дубовых листьев, сместилось всего на два пальца в сторону и теперь нежным теплом лучей скользило по его правой щеке.
Впрочем, на сей раз Константин уже не пытался вскакивать на ноги, а послушно оставался лежать, старательно глотая огненно-горячее варево, которым его вновь поил старик.
Самому лекарю, казалось, сон был не нужен вовсе. Во всяком случае, когда бы князь ни проснулся, он все время видел волхва бодрствующим — то возле себя с дымящимся котелком в руках, то близ костра, что-то усердно помешивающего в том же котелке, а то задумчиво сидящего с потупленной головой и о чем-то напряженно размышляющего.
Зато ни мальчика, ни щенка он больше не видел.
Лишь на четвертый день волхв разрешил ему собираться в путь-дорогу. Перед тем как Константин забрался на коня, старик надел ему на шею какую-то небольшую деревянную грубовато вырезанную статуэтку на кожаном шнурке и сказал загадочно: