Крест и посох
Шрифт:
— О них тоже, — буркнул сотник. — У него в порубах места много. Там им и перина пуховая будет, и песни веселые, ежели Стожара попросят.
— Так гусляр жив? — встрепенулся Константин.
— Жив, — сумрачно подтвердил Стоян и уточнил: — Пока жив. — Впрочем, он тут же попытался приободрить князя: — Да ты не горюй. Перун нас в беде не оставит.
— Почему нас? — не понял Константин.
— А неужели ты думаешь, что я после слов твоих смогу князю свому как и прежде служить? — прищурил один глаз сотник, пытливо глядя на Константина.
— Оно конечно, — протянул тот. — В порубе, как ты сам говоришь, у Глеба места много, и ты там вполне поместишься. Вот только пользы от этого никакой, так что ты пока погоди со своим уходом. Да и о разговоре нашем помалкивай. Узнает Глеб — беды не миновать.
— Стало быть, Авеля собственноручно Каину привезти и при этом молчок? — уточнил сотник и ехидно заметил: — Ну да, конечно, молчок. О таком не сказывают, да и хвалиться тут нечем. Вот токмо не ведаю, — продолжил он после небольшой паузы, — осина-то выдержит меня али как?
— Какая осина? — вновь не понял Константин.
— Ну как же? — удивился Стоян. — Иуда ведь на осине повесился. С того времени она и трясется вся. Стало быть, мне прямая дорога к ней, родимой.
— Глеб меня не убьет, — твердо произнес Константин и поправился: — Во всяком случае, не сразу.
— Это так, — подтвердил сотник. — И наказ нам всем был такой: «Токмо живым». Да и людишек, кто с ним будет, с тобой то есть, — пояснил он, — тоже живыми брать. Потому я и сказал про пяток-другой, который мы потеряли бы, ежели бы до стычки дошло, — напомнил он про переговоры и улыбнулся. — А ежели бы не наказ такой, можно было бы и издали вмиг всех положить. Оно ведь не только Афонька-лучник по этой части горазд. У меня тоже с десяток отыщется, кто не хуже стрелу пустит. — И он оглянулся, окидывая почти любовным взглядом свой небольшой отряд.
— Ну вот, — пропустил мимо ушей его лирическое отступление Константин, — стало быть, я ему нужен.
Стоян утвердительно кивнул, соглашаясь, но поинтересовался:
— А на что? Ты ж для него теперь самый опасный видок. Да и вои твои тоже.
— Зачем нужен, не ведаю. Но коли он меня не велел убить сразу, да и остальных тоже, значит, твоя помощь еще может понадобиться. А уж там если сумеешь, то выручишь, ну а если нет, тогда не судьба.
— Будь по-твоему, княже, — согласно кивнул сотник. — Оно, конечно, загадывать сейчас наперед глупо. Но вот тебе мое слово… — Он помедлил, запустив руку за пазуху и извлекая оттуда своего деревянного человека, после чего торжественно произнес: — Все, что только в силах моих будет, все для выручки твоей сполню.
— А спросят, о чем мы с тобой говорили, — торопливо пояснил Константин, видя, что приближающийся отряд находится уже в какой-то сотне метров от них, — то скажи, что я оправдывался. Говорил, будто невиновен. Ну а ты мне, конечно, не поверил.
— Ишь ты. — Стоян вновь, на этот раз недовольно, мотнул головой. — Всю жизнь ни вот на полстолька никому не солгал, а тут душой кривить.
— То не ложь, — заметил Константин, — а военная хитрость. — И замолчал, угрюмо глядя на подъехавших и радостно скалящих зубы дружинников.
С этой минуты говорить им больше не пришлось. Второй отряд плотным кольцом обступил их со всех сторон и бдительно сопровождал до самых городских ворот, где их — видать, гонца с радостной вестью послали заранее — встречал князь Глеб собственной персоной.
Широкая улыбка, причем искренняя, от всей души, не сходила с его смуглого скуластого лица все время, пока он распоряжался, кого из дружинников брата и в какой конкретно поруб поместить.
Лишь покончив с последним из них, Епифаном, он обратился к Константину. Тот все это время молчал, внимательно разглядывая братоубийцу и ни на секунду не отрывая глаз от его лица.
— Теперь и до тебя очередь дошла, братец мой единственный, — ласково пропел Глеб, и улыбка его стала еще шире и еще радостнее. — Тебя, яко князю и подобает, мы в своих покоях поместим. У меня, правда, там скудновато, не взыщи уж.
— Зато от души, — в тон ему подхватил Константин.
— Это точно. От самой что ни на есть. А ты, — он повернулся к Стояну, — после зайдешь, обскажешь, где да как вы его поймали, да какие речи он вел, пока ехали. Опять же награду заберешь за улов знатный. Уж я не поскуплюсь. — И он заговорщически подмигнул сотнику.
Вновь повернувшись к Константину, которого в это время, согласно княжескому повелению торопливо разоружали, Глеб широким жестом гостеприимного хозяина приглашающе указал на свой трехэтажный терем, возвышающийся над прочими домами подобно великану.
— Может, помолиться в последний раз дозволишь? — вежливо поинтересовался Константин.
— Да почему же в последний? Ежели захочешь, то я каждый вечер к тебе своего исповедника засылать буду, — возразил Глеб. — Правда, грехи тебе он лишь один раз отпустит. В первую встречу. — И, не дожидаясь вопроса, пояснил: — Вдругорядь уже каяться не в чем будет. Сам посуди, дни все у тебя, брате, будут постные — хлеб да вода. Медов хмельных, увы, вовсе не увидишь, да и с девками сдобными тоже позабавиться не удастся. Знай, молись себе, коли охота придет. — И поинтересовался, когда они прошли уже с десяток-другой метров: — А что это ты поглядывал на меня все время? Или в одеже какой беспорядок узрел? Так ты скажи по-братски, пока не расстались, а то вон уже пришли, почитай.
Константин удивленно огляделся по сторонам.
Странно. Вроде бы никакой ямы поблизости не наблюдалось. Крышкой прикрыта? А где тогда эта крышка?
Да и стояли они не посреди двора, а у самого терема Глеба возле какой-то двери, по всей видимости ведущей в обычную подклеть.
Так и не придя ни к какому выводу, Константин вновь внимательно посмотрел на Глеба и заметил:
— С одежей у тебя все в порядке. А высматривал я совсем другое — печать на тебе искал.
— Какую такую печать? — не понял Глеб.
— Которую господь на сыне Адама поставил, — терпеливо пояснил Константин. — Ну чтобы никто его не трогал. Пусть ходит и мучается.
Глеб отрывисто хохотнул. Смех был неприятным, каким-то лающим.
— И как, нашел ли? — ничуть не обидевшись, осведомился он.
— Нет, не нашел, — честно ответил Константин. — Наверное, потому, что она невидимая.
— А вот тут ты, братец, маху дал. Вовсе не потому, — принялся пояснять Глеб. — Причина проста. Дабы ее найти, тебе надо было не на меня глядеть, а в кадь с водой заглянуть да на отражение свое полюбоваться.