Крест и посох
Шрифт:
— Глуп ты, Епифан, хоть и возле князя своего рядом ходишь. Сам ведаешь, что я роту князю Глебу давал и порушить ее мне совесть не велит. К тому же, — помолчав, веско добавил он, — злато это рудою алою людишек безвинных полито. То даже не Иудины сребреники будут, а Каиновы.
— Это как же? — поначалу не понял Епифан, но Константин, сразу сообразивший, какое страшное обвинение выдвинул против него братец Глеб, приказал стременному отстать, желая поговорить с сотником подробнее и наедине.
— Стало быть, Каин я? — переспросил он Стояна.
— А то кто же? Чай, не чужими тебе князья были, что под Исады съехались, а братанами доводились. Изяслав же с Глебом Володимеровичем так и вовсе самобраты [39] . Будь ты в моей воле, я бы тебя, княже… — Он замешкался, и Константин пришел ему на помощь, предположив уверенно:
— Казнил бы прилюдно, нет? Или распял бы?
Сотник хмыкнул.
— Чести много. Ишь чего захотел, как Исус Христос жизнь окончить. Это не по тебе.
39
Самобрат — родной брат.
— Тогда что же? — не отставал Константин.
— А как господь бог поступил. Лишил бы всего, но жить оставил. Сдается мне, лучшей муки не выдумать — чтоб ты все остатние лета, кои прожить еще доведется, и до самой своей смертушки братьев Авелей вспоминал. Я-то поначалу, когда услыхал о таком, не поверил…
— Так ты сам не был в Исадах? — перебил его Константин.
— В Рязани я оставался, — пояснил Стоян. — Там и услыхал весть страшную.
— От Глеба, поди? — прикусил губу Константин.
— От него, от князя нашего. Он у нас, конечно, тож не медом мазанный. Иной раз таковское сотворит, что хучь беги. Однако до душегубства своих единокровных, яко ты, не додумался.
— А князю своему ты крепко веришь? — осведомился Константин. — Ведь он и солгать мог.
— Мог, — не стал возражать сотник. — Да я потом и тех, кто там был, поспрошал. Истинную правду на сей раз сказывал наш князь. К тому ж мне самолично Изяслава зрить довелось, како его на ладье в колоде повезли [40] в Пронск. Сказывали, твой боярин Куней его и порешил. — Он вдруг резко повернулся к князю: — Али вновь не так?
40
Русских князей, умерших или погибших вдали от своего княжества, помещали в дубовую колоду, выдолбленную изнутри, заливали тело для сохранности медом и так везли до места последнего упокоения.
— Про Кунея да, тут спорить не буду, — согласился Константин. — А про то, кто его самого порешил, не сказывали тебе?
— Так князь наш собственною десницей самолично зарубил гадюку.
— Да нет, не Глеб, — возразил Константин.
— Ну, может, и приврал чуток. Так ведь оно и не больно-то важно, кто именно суд правый свершил, — буркнул он и отвернулся от князя.
— Может, и неважно, — хмыкнул Константин. — А если это я сам был, тоже неважно?
Сотник вновь резко повернулся к нему. Какое-то время оба молчали, пристально вглядываясь друг в друга, затем, кашлянув, Стоян охрипшим голосом осведомился:
— Стало быть, как же? Выходит, одного ты пожалел? Или начал черное дело, да раскаялся? — И тут же успокоился от здравой логической мысли, пришедшей в голову, и уже обычным голосом иронично заметил: — Обеляешь себя? Токмо зачем?
Константин обернулся. Метров десять, не меньше, отделяло их от остальных всадников, и можно было идти на откровенный разговор.
— И правда, зачем мне перед тобой-то тень на плетень наводить, — согласился ожский князь. — Просто напраслину на меня князь твой возвел, и уж очень обидно стало. Я тебе больше поведаю: не Каина ты в Рязань везешь, а Авеля.
— Так ведь живой ты, — логично возразил сотник.
— Ну будущего Авеля, — быстро поправился Константин. — А вот везешь-то как раз к Каину, ибо на его руках кровь братская застыла, не на моих.
Сотник недоверчиво усмехнулся.
— Я понимаю, что ты мне не веришь, — продолжал Константин, нимало не смутившись этой презрительной усмешкой. — Но предлагаю проверить. Сейчас я тебе расскажу, что да как было на самом деле, а потом ты по одному подзовешь к себе моих людей и тихонько расспросишь их. А теперь слушай. — Он чуть замялся, не зная с чего начать, но потом нашелся: — О том, что Глеб задумал, я узнал случайно, причем уже по дороге в Исады. Бояре мои с ним, это правда, в сговоре были, а дружина, знаешь, наверное, на мордву ушла. Будучи в опаске, порешил я следующее…
После подробного рассказа Константина о случившемся — только про гранаты он не стал говорить — сотник долго молчал, напряженно посапывая, затем, искоса взглянув на князя, заметил:
— Дабы проверить, что не поклеп ты на князя Глеба возвел, вам бы свод [41] учинить.
— Я же сказал, людей моих опроси, коли мне самому веры нету, — напомнил Константин о своем предложении.
— Ну это вы и сговориться могли, — не согласился Стоян.
— Могли, но только в главном, в сути, тогда остальное обязательно не сойдется, — возразил Константин. — К тому же не до того нам было. Я ведь, когда от погони Глебовой ушел, все эти дни полумертвым в дубраве провалялся. Если бы не волхв, то и вовсе помер бы.
41
Очная ставка.
— Всевед? — удивился сотник. — Он что же, лечить тебя взялся?
— Как видишь, — улыбнулся Константин. — Иначе я бы с тобой не ехал. Хотя это не так уж и важно.
— Да нет, вот это как раз важно. — Изумление не сходило с лица старого воина. — А не дал ли он тебе чего с собой перед отъездом?
— Флягу с отваром, — не стал скрывать Константин. — Сказал, чтобы я по утрам пил по два-три глотка.
— Ну да, ну да, для лечения, — охотно закивал Стоян и осторожно осведомился: — А боле ничего?
Константин помедлил, размышляя, стоит ли рассказывать, но, вспомнив, как сотник по-доброму улыбнулся, заметив стоящую вдалеке фигурку старика, решил ничего не скрывать.
— Еще вот это на грудь повесил и сказал, чтоб носил не снимая.
Он извлек из-под рубахи небольшую фигурку, похожую на идола из тех, которых так любят показывать режиссеры в исторических фильмах.
Вырезана она была несколько грубовато, однако можно было разглядеть и длинные усы, и черты лица деревянного божка.