Крест и посох
Шрифт:
Липы, рябинки, дубы, тополя — все смешалось в невообразимой мешанине, но настораживало то, что вокруг, насколько было видно глазу, все казалось совершенно одинаковым.
Вон слева растет молоденькая липа, рядом огромный дуб, чуть поодаль молодые побеги тянут кверху юные ветки-ручонки, высовываясь из пожухлой прошлогодней листвы. Глядь, ан и справа то же самое. А спереди? Оно же. А чуть далее — и там никаких изменений.
И получилось, будто неведомый живописец намалевал красивую картинку, и так она ему пришлась по сердцу, что он принялся ее тут же перерисовывать. Раз, другой, третий, да все так искусно, со всеми малейшими точечками и черточками, что одну от другой не отличить.
Намалевал, а после расставил перед путником со всех сторон — гляди, пока глазу не надоест, а что толку: куда ни посмотри, всюду одно и то же.
Неожиданный сильный порыв неведомо откуда взявшегося ветра вдруг с такой силой ударил Доброгневу в правый бок, что она, не удержавшись на ногах, упала навзничь и покатилась, не в силах воспротивиться внезапному натиску стихии.
Мешок, который она к тому времени скинула с плеч, выпал из ее рук, а сама она лишь отчаянно пыталась зацепиться хоть за что-то, но, кроме листвы, под руки ничего не попадалось.
Наконец левой рукой ей удалось поймать низко свисающую над землей ветку, остановиться и перевести дыхание.
Ветер утих.
Она поудобнее перехватила свою ненадежную, всего в палец толщиной, молчаливую спасительницу на всякий случай еще и правой рукой, поглядела по сторонам, разыскивая взглядом выроненный мешок, однако увиденное так напугало ее, что все мысли о нем вмиг выскочили у нее из головы.
Вместо спокойного, обычного, хотя и очень уж одинакового леса, по которому она только что шла, перед Доброгневой предстало что-то невообразимое.
В сгустившемся сумраке ее глазам открылась глухая лесная чаща.
Если и росли в ней деревья, то для доброго строительства они уж никак не годились, будучи изломанными, перекореженными, с изогнутыми стволами и перекрученными кривыми ветками.
Большая часть из них и вовсе была мертва. Чернея громадными дуплами, отсвечивая белесой гнилью, они тем не менее еще стояли, будто ожидали момента, пока кто-то не пройдет близ них, чтобы со злобным визгом рухнуть в ту же секунду на неосторожного зверя ли, человека ли и в миг своей окончательной гибели унести с собой, прихватив для Чернобога в качестве искупительной жертвы, еще одну жизнь.
И даже плотно растущий кустарник, чьи заросли виднелись поодаль, тоже пытался внести свою лепту в эту общую картину не столько враждебности, как самой настоящей ненависти ко всякому, кто по неосторожности забредет в это гиблое место.
Как еще одно убедительное доказательство того, что здесь ни в коем случае нельзя не только останавливаться, но даже появляться, хотя бы и ненадолго, рядом с лежащей недвижно Доброгневой промелькнула испуганная, встревоженная донельзя гадюка.
Ее узкое длинное чешуйчатое тело быстро, еле слышно шелестя темно-бурой, насквозь прелой листвой, протекло близ девушки куда-то вдаль, норовя как можно быстрее исчезнуть, скрыться из этих негостеприимных мест.
Непреодолимый ужас затуманил ее разум, когда Доброгнева увидела посверкивающий кроваво-красным светом огромный глаз, злобно устремленный на нее из гигантского дупла мертвого исполина, торжествующе возвышающегося над нею буквально в нескольких метрах.
Кряк — гневно надломилась большая сухая ветвь, и хищно оттопыренный сук над нею слегка шевельнулся, будто нацеливаясь поудобнее, дабы пригвоздить свою жертву к земле.
Чтоб без промаха.
Навечно.
Не помня себя от страха, она вскочила и опрометью бросилась бежать, не ведая, правильное ли выбрала направление и не заведут ли ее ноги вместо спасения еще глубже, еще дальше в эту страшную чащу для неминуемой лютой расправы.
Колючие кусты в бессильной ненависти, не в силах причинить более существенный вред, рвали ее одежду, выдергивая куски ткани; из земли самоотверженно бросались под ноги черные коряги, сплошь покрытые чешуйками гнили, стремясь задержать ее бег; низко свисающие сухие ветви норовили опуститься пониже и вцепиться ей в волосы.
А она все бежала и бежала, пока не рухнула, окончательно выбившись из сил и вдобавок споткнувшись об огромное бревно, на небольшую кучу листьев, но тут же ошалело подскочила от неожиданности, услыхав жалобный стон, раздавшийся прямо оттуда.
Некоторое время она колебалась, но потом женское любопытство пересилило страх, и Доброгнева принялась разбрасывать листву руками, желая выяснить, откуда здесь появился человек и что он собой представляет.
«А может, и разыскать поляну заветную поможет», — мелькнула в ее голове мысль.
Спустя минуту ее труды увенчались успехом, и она увидела небольшого худенького старичка.
Кроме грубых портов и посконной серой рубахи, на нем ничего не было. Скудость одежды дедок компенсировал густой растительностью на голове, настолько пышной, что пегие пряди никогда не ведавших гребенки лохм наполовину закрывали морщинистое лицо.
Когда же он тяжело, с усилием открыл глаза, то Доброгнева вновь слегка испугалась — были они нечеловечески яркими и чуть ли не светились во всей своей изумрудной красе.
«Леший!» — озарило ее, но, не подавая виду, что признала хозяина леса, девушка ласково спросила:
— Что с тобою, дедушка? Почто стонешь столь жалостно? Али прихворнул? — И тут же охнула, но на этот раз от непритворной жалости, заметив, что огромное бревно, о которое она споткнулась, лежит как раз поперек старческого живота, вдавив его чуть ли не до позвоночника.
Попытка приподнять тяжелый ствол дерева успехом не увенчалась, и после получасовых безуспешных усилий, истратив на них остаток своих сил, Доброгнева устало растянулась рядом со стариком на земле, пожаловавшись заодно как бы в свое оправдание:
— Тут ведь богатыря надобно, не менее. Поди-ка сдвинь такую махину с места. Вон она какая толстая. Сюда бы братца моего названого — он бы вмиг управился, а мне…
Затем, слегка передохнув и повнимательнее оглядевшись по сторонам — глухой страшной чащи будто и в помине не было, лес кругом обычный, — узрела достаточно внушительную на вид жердь, по толщине больше напоминающую бревнышко.