Крест и посох
Шрифт:
Никогда до сегодняшнего дня не доводилось ей встречаться с Всеведом — ни в шумном городе, ни в дремучем лесу, ни на полях-лугах травяных, а все-таки видела она его.
И видение то, которое предстало перед нею среди черных камней и которое она никак не могла вспомнить ранее, теперь тоже явственно встало перед ее глазами.
Впрочем, ей и сейчас неясно было — камни то ли давали ей совет обратиться к этому деду за помощью, то ли уклончиво намекали на что другое, поди пойми.
Однако утопающий и за малую хворостину норовит ухватиться, коли иной, потолще, вблизи не видит, потому и Доброгнева, особо не веря, все ж таки поведала без утайки, какая страшная беда грозит ее князю.
Говорила она, робея, как бы не посмеялся старец над ее страхами, посчитав все приключившееся лишь глупым наваждением. Но нет, насторожился седобородый житель дубравы, слушал внимательно, лишь сокрушенно качал головой да мрачнел с каждой секундой, ликом все больше напоминая грозовую тучу.
Но еще больше помрачнел Всевед, когда услышал, что ныне князь Константин, подобно безвинному мученику, сидит в темнице у своего родного брата Глеба и еле жив от тягот и мук, учиненных для него единокровным извергом.
Вот тут-то и побледнела Доброгнева, поскольку узрела в тот же миг, как в руках волхва простой посох, искусно вырезанный из дубовой ветви, постепенно начинает светиться.
Свет же этот больше напоминал не алое сияние восходящей зари, не радостный отблеск дорогих камней, а скорее кровавые блики, что костер погребальный отбрасывает.
Сейчас-то с умершими все больше по христианскому обычаю прощаются, не пускают пепел на все четыре стороны вольным полетом, а прячут его по-воровски, норовя схоронить бездыханное тело в глубь земли, отчего и обряд этот на Руси издавна, когда ее еще не окрестили, стали презрительно называть похоронами.
И все-таки довелось ей как-то, еще два лета назад, да и то лишь украдкой, издали, увидеть проводы в последний путь охотника, коего Перун захотел узреть близ себя и потому сразил его своей меткой стрелой-молнией.
Шагов пятьдесят отделяли ее убежище от поляны, в самом центре которой беззвучно и мрачно полыхала огромная поленница дров, но Доброгнева все очень хорошо видела.
И как жарким пламенем обвивал огонь безжизненное тело, лежащее поверх смолистых ветвей, и как духмяные сосновые клубы дыма отгоняли невидимую нечисть, норовившую перехватить светлую душу, отбывающую в небесные чертоги.
И навсегда запомнила она, как душа эта, уже отлетая в последний путь, на прощание огладила рдеющим багряным отблеском суровые лица отца и меньших братьев охотника. Мол, нечего вам грустить, ибо всех нас ждет дорога ввысь, по которой мне сейчас предстоит идти, а вы лучше живите так, чтоб великий Перун и вас такой чести удостоил да в гости к себе зазвал.
Но не ласковым было касание это, а сурово-торжественным, соединив в том отблеске и прощальный закатный луч, и жгучий вскрик молнии, и зарево горящего в ночи дома, подожженного лихими татями, и холодный взор звезды, коя в своем равнодушии никогда даже с места не сдвигалась [77] .
77
Имеется в виду Полярная звезда, которая действительно никогда не перемещается по ночному небосклону и потому заслуженно считается самым лучшим ориентиром.
Но тогда-то все пронеслось всего за один миг, пусть за два, не больше, а посох в руке старца уже с минуту как засветился и до сих пор не угасал.
Напротив, все ярче и ярче полыхал он, а под конец рассказа Доброгневы в глубине его побежали какие-то странные извилистые тени.
И хоть светились они значительно тусклее, нежели сам посох в целом, однако травница отчего-то была уверена, что жар, исходящий от него, который чувствовала даже она, хотя и находилась в двух-трех шагах, ничто в сравнении с тем, какой лютый негасимый огнь заключен в темных змейках, медленно, но неуклонно ползущих вверх по его сердцевине.
И это свое знание она бы тоже никогда бы не смогла объяснить, ибо откуда оно в ней появилось, оставалось загадкой.
— Ведает, — удовлетворенно кивнул головой Всевед, бросив беглый взгляд на посох и продолжая свободно держать его в левой руке, как будто не чувствовал нестерпимый жар. — Стало быть, ты всю правду обсказала, нигде истины не порушила. — И ликующим голосом торжественно произнес, обратив свое лицо к августовскому небу, неуклонно продолжающему наливаться чернотой: — Благодарствую тебе, великий Перун, что сподоблюсь я, судя по всему, в битве со злобным твоим обидчиком участие принять! Хвала тебе, небесный воин, что ты своему земному внуку в прощальный дар славного ворога припас. — И ласково, но в то же время с небольшой долей укоризны заметил смущенной Доброгневе: — Не ведаю доподлинно, кто именно из пресветлых богов тебя ко мне в путь снарядил, но мнится мне, что не очень-то торопилась ты на него ступить, хотя обо мне узнала много ранее сегодняшнего дня.
Потупившись, девушка не стала скрывать правды, ссылаясь на то обстоятельство, что едва она очнулась, лежащая близ этих камней, как все, что в ее голове мелькало, тут же напрочь ею и забылось.
Да и ныне больше ни одно из тех видений, если не считать имени и лика старца, коему надлежало поведать обо всем без утайки, у нее в памяти так и не всплыло.
В ответ последовал понимающий кивок.
— То немудрено. Сказать по чести, я и сам бы к тому месту близко не подошел, ибо сила там дремлет хоть и небывалая по мощи своей, но буйная и своенравная. Укротить ее никому не дано, зато она любого и согнуть, и сломать может. И не ведает никто, какого она часа дожидается, дабы воспарить над этим миром во всей своей мощи. Однако думается мне, будто ты туда в добрый день угодила, и сдается, что ворог у нас с той силой один, а коли так, то… — Не договорив, волхв вновь, но уже с явной тревогой поглядел на небо, где пока неярко поблескивали первые звезды, и предложил: — Ныне нам поспешать надобно. Так что дозволь мне поближе к холке конской примоститься, да сама меня руками покрепче обхвати. Конек этот и сам по себе резвый, а ежели его попросить, так он и вовсе свой ход вдвое ускорит.
И впрямь, стоило старику наклониться к конскому уху и шепнуть в него несколько непонятных слов, к тому же произнесенных еле слышно, как жеребец резво сорвался прямо с места.
Доброгнева, если бы не держалась за дедову рубаху обеими руками, уже в первые секунды по инерции кубарем скатилась бы с резвого конька.
Поначалу ей от такой непривычной скорости стало страшно, аж дух захватило, но через какое-то время она уже настолько пообвыкла, что даже начала задавать вопросы впереди сидящему Всеведу, и кое-что, невзирая на явную сдержанность, сквозящую в ответах старца, ей удалось узнать.
Немного, правда, но самую главную тайну, свято хранимую и передаваемую из поколения в поколение верховными жрецами братства Перуновых детей, она услышала.
Всевед никогда не был болтлив, знал цену языку женщины, но в братстве существовало неписаное правило. Впрочем, они все были неписаные, передаваясь из уст в уста, и одно из них гласило:
«Если знаешь то, о чем тебя спрашивает человек, принесший весть от богов, ответь правдиво, ибо неведомо, у кого в этих познаниях возникла нужда — то ли у самого гонца, хоть и невольного, то ли у тех, кто послал его. И отвечать надлежит до тех пор, пока на ночном небе не появится луна, а ежели дело происходит в новолуние, то каждую ночь, покуда не блеснет своей узкой полоской серпик молодого месяца».