Крест поэта

Сорокин Валентин

Но не виноват Войнович в запредельной ненависти к нам, не виноват. Его патологическая ненависть — “священна”! Виновата в любви к русскому человеку, к русской земле, ко всему родному, русскому Татьяна Глушкова. Да, виновата! Зачем она видит красоту в древнем холме Подмосковья? Зачем она слушает нежную украинскую мову? Зачем она плачет над вековым горем славянской колыбели — Чернобылем? ..

Лирический герой книг Татьяны Глушковой желает наладить спокойную трудовую жизнь на отчей меже, на отчем поле, а лирический герой Войновича собирается покинуть Россию и поселиться на Западе, приобрести там какую-нибудь фирму, ну, допустим, как поэт Наум Коржавин, — парикмахерскую.

Это — по Москве до сих пор гуляют “сплетни” о поэте-бессребренике Науме Коржавине, будто он владеет небольшой уютной парикмахерской в Израиле, а тоскует по пролетарской Москве, но чего-то трусит вернуться и обрадовать столицу СССР...

Гуляют слухи, но знаменитые московские критики-боссы молчат. А Наум Коржавин сообщает им:

Страх — не взлет для стихов.

Не источник высокой печали.

Я мешок потрохов!
–

так себя я теперь ощущаю.

В царстве лжи и греха

я б восстал, я сказал бы: “Поспорим!”

Но мои потроха

протестуют... А я им— покорен.

Тяжко день ото дня

я влачусь. Задыхаясь. Тоскуя.

Вдруг пропорют меня -

ведь собрать потрохов не смогу я.

Поэт брал “черную ноту”, а получилась пародия. Незнание национальных глубин и оттенков языка подвело автора. И социальная тоска поэта превратилась в дурную “похлебку”, обернулась бытовщиной, потрошением физиологии, “клоунским разматыванием кишок на сцене...”! Хоть опровергли бы! Неужели им некогда? Заняты борьбою с Татьяной Глушковой?

Еще 18 марта 1909 года А. И. Куприн писал Ф. Д. Батюшкову: “Все мы, лучшие люди России (себя к ним причисляю в самом-самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской повышенной чувствительности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот “избранный” народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но в сто раз ужаснее то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся. Можно печатно иносказательно обругать царя, и даже Бога, но попробуй-ка еврея — ого-го! — какой вопль и визг поднимется среди этих фармацевтов, зубных врачей, адвокатов, докторов и особенно громко среди русских писателей, ибо, как сказал один очень недурной беллетрист — Куприн, — каждый еврей родится на свет Божий с предначертанной миссией быть русским писателем”. Не о еврейском народе сказал Куприн, а о выродках, о литературных лихоимцах...

Недоброжелательство к Татьяне Глушковой сообщает читателям в основном одну мысль: “Глушкова — человек малоодаренный и злой, человек неинтересный!” Но если так, то зачем же ор? Зачем же хоровое проклятье над именем Глушковой? Зачем же “прописывать” ее творчество под “осиянное” крыло Ахмадулиной или Мориц? Известно — ученик непременно унесет в себе какие-то черточки учителя, если не главные опорные черты. Где же логика у “объективных и непредвзятых” критиков Глушковой? Логики нет. Стая мух!..

Что вот в этих строках, протяжных и грустных, как знакомый вздох усталой крестьянки, что, повторяю, в них от манеры Евтушенко, что?

...А на Пскове всё женщины стирают.

В косынках белых женщины стирают

мужчинам всей земли.

Плывут рубахи,

усталые холщовые рубахи,

и дышат полной грудью...

Чтобы

понять язык другого народа, мало, вероятно, среди этого народа появиться на свет и вырасти, если ты не проник, не вошел духом и плотью в быт и нрав этого народа, мало. Говорить на языке этого народа, еще не значит — понимать звуки и шорохи этого языка...

Газета “Вечерняя Москва” почти половину полосы восторженно отдала под “саркастические” остроты Войновича, прилетевшего к нам получить гонорар в журнале “Юность” за свой роман, если можно назвать это усердное зубоскальство романом, это хроническое “блудоюдство горбуна”, и вновь отбыл на Запад, где его дочь теперь милее произносит немецкое слово, чем русское. Хотя гарантий нет, что его, Войновича, внучка не станет милее произносить, к примеру, “гаитянское” слово, чем немецкое, — ведь Войнович склонен к путешествиям, но без ностальгий по временным родинам, надеюсь, он передаст “генетическое уважение” к путешествиям и своим отпрыскам, продолжателям его неукротимой и вездесущей крови!..

“...Каков он путь, путь “независимого” писателя? Сколько литераторов, оторванных от своих корней, своей Родины, были вынуждены писать за рубежом. Но где бы они ни писали, всегда оставались русскими. Русский писатель Владимир Набоков, классик русской литературы Иван Бунин. А Федор Шаляпин, Сергей Рахманинов?..”

Ишь, куда метит Войнович? Поближе к русским классикам! Губа, как говорят, не дура. От Борьки-кабана — и сразу в русские классики? От ненависти к русскому — в русские Шаляпины? И — все у таких просто, как переехать, с базарными чемоданами, перелететь из СССР в ФРГ, из ФРГ на Гаити.

Но Войнович удивляется, нервничает: “...на Запад приехал главный редактор “Нового мира”. Говорил, что теперь его журнал будет печатать все острое, интересное, теперь все можно. Послушав его, я решил послать в “Новый мир” свою повесть “путем взаимной переписки”. (Она была, кстати, набрана в 1968-м, но потом запрещена.) Он мне ответил, что будет печатать только талантливое. Ну, я ему тоже что-то довольно жестко ответил. Он мне еще, столь же резко. На этом я прекратил нашу переписку”.

Вдумайтесь, какая оголтелая самоуверенность! Ни слова, ни мига сомнения: а вдруг вещь не состоялась, вдруг в ней изъяны найдены — нет, идет нахрапом, напролом вторгается в другую эстетику, в другого человека, в другой опыт художника, и “Ну, я ему...”. А ведь С. П. Залыгин, главный редактор “Нового мира”, — самый старый писатель у нас на таком литературном посту, пощадить не грех...

А почему бы “Вечерней Москве” не дать интервью с Татьяной Глушковой, ведь интервью с Войновичем напечатано? Почему бы “Огоньку” не опубликовать “взгляд” на текущий литературный процесс Татьяны Глушковой? Получается: если ты согласен с Войновичем и войновичами, пожалуйста, тебе — интервью, но если ты не согласен с Войновичем и войновичами, тебе — от ворот поворот. Сейчас вообще так: если ты, как Татьяна Глушкова, не намерен уехать в Израиль или на Гаити, если ты считаешь, что и дома наладить жизнь можно и нужно, ты — отсталый, “неперестроечный” человек. Перестроечный — митингующий, ниспровергающий, трибунный, а не тот — упрямо думающий, конструирующий, пашущий, сеющий!..

Есть у нас даже, как объявил “Огонек”, и центр “Мозг” перестройки, в “Мозг” перестройки входят вчерашние “прорабы перестройки”, но пополневшие ныне, повысившиеся в должностях, уже оглаженные “новыми веяниями”, зачесами, галстуками, дачами, обласканные массовой любовью “пр01рессивных” граждан СССР и “прогрессивными” народами Европы, Азии, Африки... Называть их, членов “Мозга” перестройки, как вчера называли “прорабами”, нехороши, малограмотно, почти оскорбительно, потому они — “Мозг” перестройки.