Крест поэта
Шрифт:
не на чужбине все-таки забвенье...
Геннадий Жаворонков, если он Геннадий Жаворонков, прав: сильных мира сего надо защищать — верноподданничество хорошо оплачивается и сейчас, в 1990 году. “Голос Америки”, “Свобода”, “Немецкая волна” беззлобнее Геннадия Жаворонкова — так не врут. Наши христопродавцы, работающие там, порядочнее. Геннадий Жаворонков в статье “Какому богу молится неверующий” рассказывает о смутном “заговоре редакторов”, о правительстве России, “сформированном” в предбаннике, в семидесятых годах, рассказывает, ворча, видимо, он стоял за предбанником — не впустили.
Коротичу лучше. Коротич сидит в кармане. Высунется — плюнет на русских писателей. Посидит — высунется и плюнет. Побегает по кромке “огромного канадского кармана”, помашет кулаком русским писателям, защитит в “Огоньке” Яковлева, хозяина, и опять пробежит по кромке “огромного канадского кармана”.
В “Огоньке” (1990, март, № 10, с. 19) в статье “Опасность справа” Павел Гутионтов рисует: как рабочего, испанца, просит еврейка скрыть ее дочку, еврейку, похожую на испанку, на случай погромов у нас, рисует, как ему украинка, “его читательница”, жалуется, мол, у нее внук, на четверть еврей, что с ним будет, когда грянут 5 мая, нынешней весной, погромы? Павел Гутионтов рисует: как на митинге в Останкино “призывали громить евреев, соединялись ораторы с “фашистами” из “Памяти”...
Чушь Павлу Гутионтову — услада. Вранье — идея. Подсудное провокаторство — кормежка нервов, малая, а приятность.
Видеть в русской национальной заботе “русский фашизм” — уметь надо! Клеветать на отзывчивую душу русского народа — садизм, откровенное вымогательство ожесточения, подталкивания черных страстей толпы к мордобоям. Кликушество профессиональных негодяев издревле не находило в России, у русских и нерусских народов, приюта. Русский поймет провокатора — как провокатора. Нерусский поймет провокатора — как провокатора. Павел Гутионтов — Гутионтов ли?..
Слишком торопливо и напуганно скрипят перья провокаторов: спешат успеть выиграть время, выиграть покрупнее куш, спешат передать клевету мокрому закордонному базару, звенящему долларами.
Сегодня широко печатаются у нас “отторгнутые, забытые, обиженные”, по тем или иным причинам покинувшие Родину писатели. Одни наказаны за свою честность. Другие — за бесчестье, такие есть, третьи — за легковерие: авось за рубежами будет легче, привольнее. Но среди всех есть — травленые, грубо запрещенные имена. Включение их в общую “рубрику” — примета замечательная: правда и талант не пропадут, не иссякнут в народе! А травит не народ, травят — проходимцы, прячущиеся за народ.
Но куда уехать Татьяне Глушковой, когда ее травят, оскорбляют, клевещут на ее творчество, клевещут на ее слово, куда? В Америку, в Израиль? Хотя кое-кому уехать — как покурить. Быть злым, придирчивым, неуступчивым, дотошно-мстительным, уехав за кордон, устроившись на какое-нибудь "теле-радио", в журнал или в газету, легко, раз ты уехал, порвал со всеми своими “недругами”. А жить дома, работать дома, дышать домом, терпеть невзгоды дома, помогать дому, болеть за него — и получать упреки, угрозы, как должен получать кто-то чужой, вредный дому, негодный для дома, — трудно... А кто тренируется на травле патриотов? Не те ли, что вчера пособляли нынешним возвращенцам патриотов? Не те ли? Куда эта их “забота” ведет? Что они хотят добиться, эмиграции коренных людей, самых родных, верных, дорогих дому?
Статьи и очерки Татьяны Глушковой о литературе, напечатанные в газетах и журналах, полемические рассуждения, собранные в ее книге “Традиция — совесть поэзии”, не оскорбили никого. Она опирается на факты, на опыт жизни, на желание — найти общее, помогающее нам, каждому из нас, помогающее и ей рельефнее высветить полезное из собственной биографии, из увиденного, из прошлого и настоящего, означенного художником. Я не стал бы долго говорить о критически однобоком и настырно затянувшемся разносе творчества Татьяна Глушковой, если бы не понимал причину “солидарности вкуса” некоторых ее критиков...
* * *
Им и самому себе, отмечу, полезно вслух прочитать вот такие нежные и сдержанно-мудрые ее стихи:
Ни буковки о том — в горячем небе;
ни зернышка — по мартовской весне...
Но что ни поле — это весть о хлебе,
а что ни хлеб, то память о войне.
Так нет же... Мы еще, когда унижают поэтессу, мордасто осмеивают, молчим, позволяем чужеземному хамству хозяйничать на пороге своего дома... Привыкли к беззащитности? Разуверить в способности личной правоты давать сдачу?
Известный провокатор, рассылавший запечатанные угрозы от имени общества “Память”, Норинский, носит православный крест под рубахой, а занят сионистскими делами. Вот диалог суда:
— Вы верующий?
— Да.
— Какую веру исповедуете?
— Я православный.
Так и Смирнов: может — Илья Смирнов, а кусают-то народ хищные зубы кобры...
Стараемся сгладить противоречия, накопившиеся за долгие десятки лет, стараемся несовместимое в литературном океане совместить, привести полярное к сносному однозобому терпению, к слепленному нашими скудными теоретиками групповому принципу: “сегодня те бьют, а завтра этих бьют”... Лукавство, хитрость, трусость не дадут желаемых результатов — затишья и благополучного сосуществования между болью народа и чужим нахрапистым окриком, не дадут.
А где нам защитить свое кредо: быть национально правдивыми и объективными? “Москва” заробеет — достается ей на бобы и без того, “Наш современник” — под непотухающим обстрелом счастливых “владельцев” основной части драчливой лит-прессы, а “Молодая гвардия” — ей надо чаще публиковать материалы о комсомольцах, о героике будней...
Да, “группа на группу, амбиция на амбицию”, а мы тут — надо вступиться, надо разобраться! Глупость. Наивные люди. Мелочь, а мы серьезно огорчаемся, рвем сердца, кричим. О народе надо думать, о государстве, о планете, а не о себе, не о журнальной возне и лобовом натиске.
Но не “группа на группу, не амбиция на амбицию”, а мы устали, русские, от культивируемых “свыше” или “извне”, русофобии, русского одиночества, неукротимо подвергаясь зубоскальству, оскорбительному улюлюканию, оккупации заезжего жаргона на родном пороге, устали и заключили:
Не с Дону — с моря дует ветерок,
просыпем соль, заварим кипяток -
и ты уже не столько одинок,
читатель этих говорливых строк,
свидетель моего долготерпенья...