Крест в Галлии

Царствовалъ Тиверій. Римъ стеналъ, но провинціи процвтали. Въ томъ числ и Массилія, что нын Марсель. То былъ великій римскій городъ, разсадникъ наукъ и искусствъ, проводникъ торговли, свточъ цивилизаціи. А всего въ нсколькихъ часахъ ходьбы отъ его мраморныхъ дворцовъ, храмовъ, театровъ, гимназій и термъ, отъ статуй Лизиппа и Праксителя, отъ изящныхъ поэтовъ и остроумныхъ софистовъ, уже разстилалась непроходимая двственная пуща лснаго поморья — пріютъ порабощеннаго Римомъ, галльскаго

Подъ снью вковыхъ дубовъ, святилищъ народа, таились деревушки, скученныя изъ жалкихъ шалашей, крытыхъ звриными шкурами. Въ нихъ обитали люди огромнаго роста: грубые, волосатые, съ страшными хриплыми голосами, похожими на скрипъ телжной оси. Они ненавидли Римъ… Въ то время, какъ веселая, богатая Массилія, на великолпныхъ торжествахъ своихъ, подъ громъ военныхъ трубъ, возносила хвалу цезарю и Риму, — въ лсахъ бряцало оружіе, пылали сигнальные костры, барды, подъ стонъ арфъ и плачъ волынокъ, оплакивали паденіе своего отечества и призывали народъ къ возстанію, провозглашая:

— Смерть цезарю! погибель Риму!

Шумли лса, гудло море… Грозно вздымались голыя скалы безлюдныхъ береговъ — гроза корабельщиковъ Средиземнаго моря. Когда разбивалась въ бурунахъ ладья какого-нибудь злополучнаго купца или пирата, дикари грабили товаръ и убивали судовщиковъ. Подъ вечеръ, въ священныхъ дубравахъ безмолвно тянулись длинныя процессіи призраковъ въ блыхъ саванахъ: то друиды шли свершать свои зловщія таинства. Время отъ времени на старцевъ сходило вдохновеніе, и тогда суровый голосъ вщалъ, въ ночной тишин, торжественное прорицаніе:

— Именемъ Бога говорю вамъ: ждите! уже близится часъ утшенія!.. О, Теутатесъ! [2] Теутатесъ!

Среди пустынныхъ скалъ, у самаго морского прибоя, стояла хижина — предметъ страха и благоговнія для каждаго галла. Въ ней жилъ старецъ. Преданіе гласило, что когда-то онъ былъ главою всхъ друидовъ, мудрецомъ изъ мудрецовъ и славою своей родины. Но теперь онъ походилъ скоре на тнь человка, чмъ на живое существо. Ему считали за двсти лтъ. Онъ давно уже погрузился въ строгое молчальничество. Дикари врили, что, сравнявшись въ лтахъ съ священными дубами, онъ утратилъ память о длахъ земныхъ, и разумъ его, слишкомъ великій для этого міpa, витаетъ въ безконечномъ, внимая глаголамъ Теутатеса. Ходилъ за старикомъ мальчикъ — безъ рода и племени, но, какъ думали, потомокъ одряхлвшаго друида. Въ присутствіи этого ребенка, старикъ какъ будто оживалъ, — подымалъ руку, пытаясь благословить его, лепеталъ невнятныя слова, глаза загорались огнемъ вдохновенія… Мальчикъ уходилъ, и старикъ снова превращался въ движущуюся мумію. Друиды заклинали старца:

— Скажи намъ правду: кто ты такой? почему живешь столь странною и столь долгою жизнью? Быть можетъ, ты самъ Теутатесъ? Тогда откройся намъ, — мы станемъ приносить теб жертвы.

Старикъ молчалъ. Но, когда они настаивали, онъ пришелъ въ волненіе и, съ усиліемъ, отвтилъ имъ два слова:

— Я жду.

— Кого?

— Не знаю. Готовятся великія чудеса. Я смутно предчувствую ихъ, но — что несутъ они, мои глаза еще не видятъ, уши еще не слышатъ… Когда увижу и услышу, скажу вамъ. А теперь жду, жду, жду…

Каждый день, на восход и на закат солнца, онъ выползалъ изъ хижины и плелся, опираясь на своего поводыря, къ береговому утесу. Тамъ оставался онъ подолгу — неподвижный, съ глазами, устремленными на горизонтъ, въ таинственномъ и терпливомъ ожиданіи. Дикари, со страхомъ, смотрли на него издали, потому что имъ казалось, что въ эти минуты старецъ смотритъ въ очи самому Божеству.

Однажды море расходилось въ черную бурю. Дикари радовались: непогода сулила имъ кораблекрушеніе. Крики ихъ повторялись эхомъ въ лсахъ, вмст съ воплями морскихъ чаекъ.

Старикъ, по обыкновенію, былъ на берегу. Взволнованный, какъ никогда, онъ трепетно бормоталъ невнятныя слова, не замчая, что море лижетъ волною его слабыя колна. Молодая друидесса силою увлекла его за черту прибоя.

— Безумецъ ты едва не погибъ! вскричала она, — зачмъ ты здсь въ такую пору? Кого ты ищешь на этомъ берегу?

Старецъ устремилъ на нее проницательный взглядъ и отвтилъ:

— Ищу человка, воскресшаго изъ мертвыхъ.

— Сумасшедшій! проворчала жрица. — Изъ загробнаго міpa не возвращался еще ни одинъ изъ отшедшихъ.

Старецъ возразилъ:

— Но онъ придетъ вмст съ этою грозою.

И вотъ въ бореніи волнъ, подъ утесомъ, среди блой пны, зачернла разбитая ладья. Грохочущія воды бросили ее на берегъ и отхлынули, скрежеща массою камешковъ, увлекаемыхъ моремъ изъ подъ скалъ.

Изъ ладьи поднялся человкъ. Онъ былъ въ цвт лтъ, силенъ и крпокъ и, хотя утомленный борьбою съ моремъ, все же хранилъ видъ важный и величавый. Глаза его встртились съ глазами старца. Друидъ долго смотрлъ на пришельца, молча, испытуя его взглядомъ. Потомъ лицо его прояснилось. Онъ радостно простеръ руки и воскликнулъ:

— Ты тотъ, кого мн велно было ждать! Ты тотъ, кто воскресъ изъ мертвыхъ!

— А ты, отвчалъ пришлецъ. — тотъ жрецъ, спшить къ кому было указано мн въ сонномъ видніи.

— Ты воскресъ изъ мертвыхъ?

— Да, я Лазарь. Я былъ мертвъ, и Богъ воззвалъ меня къ жизни и послалъ въ міръ звать племена земныя къ Его благодати. Всего два дня, что я прибыль въ Массилію, изъ далекой Іудеи, переплывъ море, вмст съ сестрами моими Марою и Маріей. Таинственный зовъ веллъ мн снова ссть въ ладью и направилъ меня къ этому берегу, во сртенie теб. Блаженъ ты, старецъ! Подобно Симеону, ты дожилъ до великаго счастья узрть, какъ Солнце Правды возсіяетъ надъ твоею языческою родиною.

— Такъ вотъ онъ, шепталъ старикъ, — вотъ онъ — таинственный свтъ, ожидаемый мною такъ давно, такъ долго! Такъ вотъ зачмъ Богъ продлилъ мои земные дни… Ты — разгадка всхъ моихъ сновъ и видніи! Привтъ теб, Лазарь, восходящее солнце! Не томи меня ожиданіемъ: разскажи мн о стран мертвыхъ, откуда ты возвратился. Разскажи, какъ живутъ усопшіе, въ какой невдомый край они отъ насъ уходятъ! Разскажи, если ты помнишь еще, если блескъ вновь засіявшаго теб солнца не отнялъ у тебя памяти о загробномъ мрак! О, чужеземецъ! Какъ многому ты меня научишь!