Крестная дочь
Шрифт:
– Давай, – крикнул Зубов. – Чего ждешь?
Панова качнула мешок, двумя руками толкнула его в сторону. Схватила второй мешок. Но первый еще не упал вниз. Он лежал на крыле. Панова пнула его ногой, следом сбросила второй мешок и захлопнула дверцу. Зубов потянул рукоятку на себя, набирая высоту, и ушел в сторону, нажав правую педаль и отклонив штурвал в том же направлении. Он услышал выстрелы внизу, через мгновение они стихли.
Таймуразу, внимательно наблюдавшему за происходящим, хотелось воздать хвалу всевышнему, наверняка он так бы и поступил, если бы верил в бога. Самолет прошел прямо над постройками, так низко, что обшивкой крыла из тонкого дюралюминия
Мешки как на ладони, лежат на расстоянии примерно пятидесяти метров один от другого. Нужно решить, в какой мешок стрелять сначала, а в какой потом. Зубов почему-то ничего не сказал об этом. И вообще это важно или нет: в какой мешок стрелять сначала? Тайм задумался, задачка оказалась не из самых легких. Наверное, не очень важно. Иначе бы Зубов обязательно предупредил, все растолковал.
– Эй, ты, – слабый голос долетал снизу. Звал бородатый человек, получивший пулю в грудь. Он хрипел, харкал кровью, но смерть все не приходила, словно забыла о нем. – Добей меня, слышь, ты… Пожалуйста… Не могу больше. Совсем измучился. Добей…
– Заткнись, – сверху крикнул Тайм. Он давно бы добил того мужика, если бы мог. Отсюда, с его позиции, человек с бородой не виден, а подниматься с земли слишком рискованно. Самого запросто могут подстрелить.
– Умоляю… У тебя мать есть?
– Заткнись и не воняй, – от долгого напряжения в руках карабин подрагивал, а дуло выписывало в воздухе восьмерки. – Нет у меня матери. И сил нет слушать твое нытье, собака паршивая.
– О, господи… Что тебе стоит? У меня мать старуха под Бухарой. Слепая совсем. Хоть ее пожалей. Добей меня…
Люди внизу заметались, не зная, что происходит и что им нужно делать, кто-то выстрелил из карабина вслед самолету. Снова дали очередь из автомата по Таймуразу, на этот раз пули легли точнее, срезали куст, росший чуть выше по склону. Стрелок поменял магазин автомата, норовя следующей очередью достать Тайма. Какой-то низкорослый мужик в длинной красной рубахе, подпоясанной шнурком, побежал к мешку, лежавшему на земле у гаража. Издали можно было прочитать слово, выведенное на синтетической ткани черной краской: «почта». Наверное, этот тип решил, что с неба свалилось письмо от любимой потаскушки с ее фотографией, а то и посылка с эротическими журналами. Мужик попытался развязать толстую веревку, стягивающую горловину мешка. Не тут-то было.
Дядька оказался проворным для своей плотной комплекции, подхватив на руки мешок, он побежал обратно. Таймураз выстрелил по движущейся цели и промахнулся. Второй выстрели – и снова мимо. Мужик в красной рубахе остановился, чтобы ловчее перехватить свою ношу. Тайм плотнее прижался к прикладу, плавно повел стволом и нежно надавил пальцем на спусковой крючок. В следующую секунду Тайма ослепила огненная вспышка, такая яркая, что он выронил карабин. Через мгновение уши заложило от грохота взрыва. Животом и грудью Тайм почувствовал, как дрогнула земля, а в лицо дунул горячий ветер.
Он открыл глаза:
Человек, лежавший внизу на склоне закричал и заплакал в голос. Тайм перевел целик карабина на то место, где должен был висеть, зацепившийся за желоб трубы второй мешок с тротилом. Тайм запоздало подумал, что того желоба больше нет. И дома из необожженного кирпича тоже нет. Наверняка на его месте куча дымящихся камней. Да и живых людей там, внизу, наверняка не осталось. А пыль такая плотная, что в двух шагах ни черта не разглядеть. Но это в теории. А что в натуре?
Тайм точно засек то место, где висел мешок. Наверняка, он валяется на битом кирпиче, квадрат обстрела определен, значит, надо доделать работу. Он, прицелившись, расстрелял остатки обоймы, перезарядил карабин и одну за другой выпустил десять пуль. Оставалось еще две обоймы по десять патронов в каждой. Хрен с ними. Попадет, так попадет. Промажет, не велика беда.
Тайм дважды перезарядил оружие, расстреляв боекомплект до последнего патрона. И с досады плюнул. Ветер сносил в сторону облако красноватой пыли, но дожидаться, пока она уляжется, не осталось времени. Надо уходить тем же маршрутом, к месту, где оставил машину. Тайм поднял голову, самолет нарезал большие круги над местом, где совсем недавно было лежбище Фарада Батырова.
– Эй, земляк, – голос сделался слабее. Человек кашлял часто, взахлеб. – Господи… Что тебе, пули жалко… Тогда хоть воды дай глоток. У меня мать слепая…
Тайм подумал, что карабин он оставит здесь, толку от него все равно никакого. А вот рюкзак заберет, потому что в нем харчи, кое-какая мелочь и, главное, шерстяное одеяло, которое обязательно пригодится. Он поднялся во весь рост, расправил плечи и потоптался на месте, разминая ноги. Глянул вниз на склон холма. Отсюда видны только ноги подстреленного им человека. Что-то тренькнуло в душе Тайма, будто тоненькая струнка оборвалась. Он подумал, что тот мужик ни в чем не виноват, просто ему немного не повезло. А умирать он может долго и трудно. Час, два, а то и целые сутки. И мать у него опять же слепая…
Тайм, хватаясь руками за сохлую траву, медленно спустился вниз. Человек сидел в неглубокой впадине, привалившись спиной к откосу, и кашлял. Грудь рубахи и борода залиты кровью, глаза тухлые, как у магазинской рыбы. Руки на виду, оружия поблизости нет. Тайм подошел на расстояние шага и, наклонившись, вложил в руку мужика фляжку с водой. Тот сделал глоток, закашлялся и снова глотнул. Вода плохо проходила в рот, выливалась обратно.
– Ботинки у тебя какие? – спросил Тайм. – Ну, размер?
Прежде чем ответить бородач долго кашлял и плевался кровью.
– Сорок… Сорок третий.
– Жалко, – вздохнул Тайм. – Велики мне будут. Всегда с ботинками не везет.
Тайм вытащил из-под ремня пистолет, вставил в рукоятку снаряженную обойму и передернул затвор. Он стоял, опустив ствол, дожидаясь, когда раненый утолит жажду, и смотрел вниз. Пыль оседала, но слишком медленно, теперь можно было различить контуры разрушенного дома. Взрывной волной с него сорвало крышу, повалило левую стену. Правая стена разрушалась до половины. От летней кухни и надворных построек, кажется, ничего не осталось. На месте гаража виднелись отвалы саманных кирпичей, искореженные листы жести.