Крестный отец Катманду
Шрифт:
— Ясно, — простонал я. — Так и знал: он неправильно поймет. Что же делать?
Полковник встал, обошел стол и посмотрел на меня сверху вниз.
— Я видел, как ты шел по улице.
— Вы видели, как я гулял? — Мои ладони взмокли еще сильнее.
— Да, я видел, как ты шел. — Он наклонился ко мне.
— И как же я шел?
— Как человек, которому хотелось бежать. — Он положил мне руку на плечо, вдавил в сиденье стула и долго смотрел на меня. — И не Зинна тебя до чертиков страшит.
— Нет? А что же?
— Власть сорока миллионов долларов. Ты — несостоявшийся монах и выживал до сих пор только потому, что обманывал действительность. Ты способен выносить жизнь до тех
Это были доверенности, подписанные Зинной и Викорном и заверенные нотариусом. Я недоуменно посмотрел на него.
— Ты сказал, это суперсрочно. Мы с Зинной вызвали к себе нотариусов, и он прислал мне свою копию с мотоциклистом. Мы опасались, что ты будешь снова нас бранить за то, что мы такие идиоты из «третьего мира» и ничего не понимаем в финансах, и поспешили сделать все, как ты сказал. Теперь ты обладаешь всеми правами на сорок миллионов долларов. Так что, пожалуйста, трать их с осторожностью.
— Сп… сп… спасибо, — ответил я.
Полковник был жесток: не сводил с меня глаз и не отпускал. И наконец произнес:
— Все в порядке. Зинна не боится, что ты нас обчистишь.
— Не боится?
— Нет. Но опасается, что совершишь что-нибудь еще более глупое — например, у тебя случится нервный срыв. К обманам мы привыкли и знаем, как поступать. Нервное расстройство — вот настоящая проблема.
— Чувство вины, — объяснил я. — Мой ум затмевает чувство вины.
Викорн нахмурился.
— Вины по поводу чего?
— Ничего конкретного. — Я покачал головой.
Какое можно испытывать чувство вины, если предстоит переправить всего лишь партию наркотиков на сорок миллионов долларов? Какой же я слабак и нелюдим.
— Вы правильно сказали: я несостоявшийся монах. Позвольте мне уйти в отставку.
— Нет! — отрезал Викорн.
— Это же для вас такая обуза — иметь честного человека в качестве консильери.
— Честного? — Полковник ткнул пальцем в доверенности. — Эти документы доказывают, что ты такой же мошенник, как и мы. Ты от этого хочешь убежать?
Ему явно доставляло удовольствие мучительное посвящение своего консильери в жулики. Он даже весело напутствовал меня, когда я выходил с доверенностями из его кабинета:
— Будь осторожен.
Вернувшись к себе за стол, я испытал облегчение. Сегодня меня не похитят и не начнут пытать. Заказав холодный чай с лимоном, я откинулся на спинку стула и несколько минут не шевелился.
Включилась другая часть моего мозга. Сорок миллионов! Только представь! Можно сейчас же улететь в Цюрих, перевести деньги на личный счет в банке, выделить, скажем, десять миллионов на обеспечение своей безопасности (существуют же полулегальные организации, нанимающие отставников парашютно-десантных частей и «Морских львов»), купить пять домов в пяти странах на вымышленные имена и счастливо зажить. Не получится. Только не с моим воображением. Когда мой бесконечно расчетливый ум перенесся в подобное будущее, я видел только бессонные ночи: я лежал, не сомневаясь, что служанка — шпион Зинны, а все охранники работают на Викорна. Забудь! Благодаря своей трусости я честный консильери.
Завершающим аккордом этого беспокойного дня стала эсэмэска от Сукума:
«Не занимай вечер. С тобой свяжутся».
Только я не знал, что оно от Сукума, поскольку он воспользовался чужой сим-картой. Мысли об этом вертелись в правой доле моего мозга, а левой я планировал
Даже в таком небольшом деле не обошлось без трудностей. Службой доставки полицейского управления я, разумеется, не мог воспользоваться. И приглашать курьера в управление тоже нельзя. Надо было солгать, куда я отправляюсь… Внезапно я почувствовал себя так, словно внутри у меня поселилась школьная учительница, которая хмурится из-за самого малого проступка. И когда, улизнув из здания, я трясся в седле мототакси в поисках отделений «Федерал экспресс» или «Ди Эйч Эл», то чувствовал себя почти Макбетом: «…Так далеко зашел, что повернуть уже не легче, чем продолжить путь…» [68] Или что-то в этом роде. Но в то же время твердил себе, что ничего особенного не делаю — собираюсь просто отослать адвокату из Цюриха кипу официальных документов. Я всего-то «белый воротничок» гангстерской профессии. Зачем же такие ужасные мучения?
68
У. Шекспир, пьеса «Макбет», акт 3, сцена 4. Перевод М. Лозинского.
Оказалось, отделение «Федерал экспресс» находится неподалеку от Нана. Отослав бумаги, я ужасно захотел пива и почти час просидел в баре у входа на площадь. Заведения со стриптизом еще не открылись, а в баре, где подавали пиво, девушки были ненавязчивыми, хотя многие из них согласились бы «принять со мной душ» в соседней гостинице на час, если бы я хорошенько попросил. Они все вдруг показались мне такими невинными… Даже те, что закаленнее, старше и десяток лет занимались проституцией, выглядели непорочными: они хоть и варились в котле ремесла, но не позволяли работе марать душу. Я же оказался на плохой дорожке и решил, что лучшее будущее для меня — духовное очищение с Тарой. Ее образ неожиданно возник в моем воображении примером чистоты человеческого духа — будоражащим доказательством того, что и в этой грязной жизни такое возможно. И впервые за все расследование убийства Толстого Фаранга я обрадовался, получив весточку от Сукума, хотя он опять писал анонимно, воспользовавшись чужой сим-картой.
«Под мостом у здания портового управления в Клонг Toe в десять вечера».
Этот мост бы прямо напротив дома Сумасшедшей Мими Мой на реке Чаопрайя.
Глава 39
Мы ждем под мостом. Сукум в этот день не побрился и надел мешковатые шорты военного образца, старую черную майку и вьетнамки. Другими словами, он изображал крестьянина с реки и категорически отказывался говорить, куда мы направляемся. Но с другой стороны, дал понять, что рискует жизнью и здоровьем, провожая меня туда, куда он меня провожает. Он не подтвердил и не опроверг, что целью нашего путешествия является дом Сумасшедшей Мой.
Подгреб паромщик, его наружность поражала уродством. Две скамьи в его старом каноэ были разбиты, да и посудина выглядела так, словно недавно потерпела кораблекрушение. Обнаженные руки и грудь паромщика покрывали тюремные татуировки, лицо бороздили зловещие шрамы, в которых глаз полицейского легко узнал следы поножовщины.
Когда мы поднялись на борт его суденышка, он, не говоря ни слова, резко дернул шнур стартера крохотного подвесного мотора. Мы молча пересекали черную реку, стрекотал только двигатель, его лодочник заглушил за сотню ярдов от пристани Мой. Теперь слышались лишь негромкие звуки реки: шум разрезаемой носом каноэ воды, всплески играющих на поверхности рыб и водяных крыс, едва долетающие с противоположного берега голоса.