Крестьянские восстания в Советской России (1918—1922 гг.) в 2 томах. Том первый
Шрифт:
Среди эмигрантской литературы особняком выделялись публикации русского историка Г. П. Федотова. Его взгляд из Парижа на состояние крестьянства в Советской России отличался непредвзятостью и проницательностью исследователя. Григорий Петрович Федотов был сам непосредственным свидетелем и очевидцем социальных изменений в новой России: воспитанник историко-филологического факультета Петербургского университета, преподаватель кафедры средневековой истории, издатель, после заболевания сыпным тифом в 1920 г. уехал в Саратов, где работал на кафедре средних веков Саратовского университета до конца 1922 г. Он на собственном опыте познал жизнь в условиях политики военного коммунизма и начала нэпа в ключевых центрах страны – Петрограде и Поволжье, пережил голод 1921—1922 гг. В 1922 г. Федотов вернулся в Петроград, а в 1925 г. уехал за границу, волею судьбы избежав трагической участи своих товарищей по христианскому кружку. Публицистические работы русского историка, профессора Богословского института в Париже в эмигрантских журналах стали заметным явлением в среде Русского Зарубежья: он получил славу «первого публициста в эмиграции», «нового Герцена». В эмиграции Федотов был убежденным антибольшевиком, но его взгляды не совпадали ни с одной эмигрантской группировкой, отличаясь неким «советским» отпечатком, проявившимся в подходе к социально-политическим проблемам в большевистской России. Характерной является его статья «Новая Россия», опубликованная в эмигрантском журнале «Современные записки» в 1930 г., которая вошла в книгу Г. П. Федотова под примечательным названием «И есть, и будет (Размышления о России
31
Федотов Г. П. Новая Россия // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: В 2-х т. Т.1. СПб.: София, 1991. С. 197—198.
По оценке Федотова, крестьянство в Советском государстве по-прежнему осталось в основании социальной пирамиды: производящим, кормящим, поддерживающим атлантом. Но это уже не прежнее дореволюционное, не униженное сословие. Политическое бесправие и даже экономическая эксплуатация деревни городом не в силах парализовать социальный подъем в крестьянской среде. Подъем этот, по Федотову, заключался в невесомом, но огромной важности факте: в социальном самосознании. В деревне, освобожденной от помещика, проснулся небывалый голод к труду. Крестьянин словно впервые почувствовал себя хозяином на своей земле: он жадно слушал агронома, бросался на технические новинки, которые еще недавно его пугали. Он рассчитывал, строил планы – и убеждался, что в условиях фискальной государственной системы самое умное – скосить свой хлеб на сено. Но при малейшей передышке он показывал свою силу. Среди старшего поколения три миллиона побывавших в немецком плену вернулись энтузиастами технического прогресса. Остальные – посидевшие в окопах или, по крайней мере, в казармах, исходившие Россию из конца в конец, целые годы питавшиеся газетой и опиумом митинговых речей, – они уже никак не походили на патриархальный тип русского Микулы. Многие брились и носили городской пиджак. Большинство, разуверившееся в новых фетишах, не вернулось и к старым святыням. Мужик стал рационалистом. Он понимал русский литературный язык и правильно употреблял множество иностранных слов. Конечно, это был скудный язык газеты, но вместе с ним в крестьянскую голову входили газетные идеи. Обычный здравый смысл крестьянина предостерегает его еще от прямолинейного решения текущих вопросов жизни. Он стал превосходно разбираться в экономических вопросах, столь запутанных в Советской России. Крестьянин заглянул и в «лабораторию власти», которая утратила для него священное обаяние [32] .
32
См.: Федотов Г. П. Указ. соч. С. 197—198.
Программно позиционируя себя в качестве выразителя и созидателя особого «пореволюционного сознания», Г. П. Федотов распространил свой взгляд на крестьянство Советской России. Отношение крестьянина к Советскому государству, по его мнению, весьма непростое. Мужик уже не склонен ломать шапки перед начальством. Как ни бьют деревню, она не забита. Мужик боится вооруженной силы, пока сам безоружен. Власть может расстрелять десяток-другой из деревенских «кулаков», может спалить все село в случае восстания. Но когда она является в деревню без военного сопровождения, ее может встретить враждебное настроение. Проезжего комиссара всегда могут «обложить» в совете, да и в уездном городе мужик не очень стесняется с начальником: свой брат. Реально оценивая ситуацию в советской деревне, Федотов отмечал: «Нельзя безнаказанно чуть не каждую неделю собирать людей, обращаться к ним как к свободным и властным хозяевам земли, представлять им фиктивные отчеты по всем статьям внутренней и внешней политики. Крестьянин уже поверил в то, что серп и молот должны править Россией, что он хозяин русской земли по праву. А если в жизни он по-прежнему обижен, он знает, что наследники Ленина его обманывают, как прежде царские министры. Ненавидя коммунистов, он не унижается перед ними. Впрочем, и ненависть его к коммунистам лишена классового характера. Она смягчается сознанием, что в новом правящем слое все свои люди. Правда, в деревне процент коммунистов совершенно ничтожен. Но трудно представить современную крестьянскую семью, у которой не было бы родственника в городе на видном посту: командира Красной Армии или судьи, агента ГПУ, или по крайней мере студента. Поругивая молодежь, делающую карьеру, старики все же гордятся ею. Да, наконец, и сами партийцы ругают власть. Деревня знает, как много в партии „редисок“: иные и в коммунисты пошли, чтобы лучше тянуть семью или служить своей деревне в сельсовете. И деревенский террор вовсе не целит в коммунистов как таковых: зачастую он направляется рукою коммуниста. Деревня сейчас, вопреки разговорам о „кулаках“, представляет небывалое единство в экономическом отношении. Но всегда находится один или несколько паразитов, желающих устроиться на чужой счет: будут ли они называться кулаками, бедняками или колхозниками, председателями или селькорами, это не важно. На них-то и сосредоточивается ненависть деревни. Несмотря на просачивающиеся кое-где требования легализации крестьянской партии, едва ли деревня имеет определенный политический идеал. Бесспорно, выросла ее политическая независимость, но трудно сказать, насколько выросло ее государственное сознание со времени анархического угара 1917—1919 годов» [33] .
33
См.: Федотов Г. П. Указ. соч. С. 199.
На втором этапе развития советской историографии изучаемой темы, который охватывает 1930-е – первую половину 1950-х гг., происходила унификация оценок как в отношении Гражданской войны в целом, так и в отношении взаимоотношений государства и крестьянства. Следование установкам канонического Краткого курса «Истории ВКП (б)», изданного в 1938 г., предопределило в дальнейшем изначальную предопределенность стандарта для работы исследователей [34] : крестьянские восстания в Сибири, на Украине, в Тамбовской губернии (антоновщина) квалифицировались как кулацкие мятежи, организованные белогвардейцами и эсерами [35] . Тема народного сопротивления политике власти после революции 1917 г., в том числе протестных явлений в крестьянской среде, оказалась закрытой.
34
См.: История гражданской войны в СССР. 1917—1922 гг.: В 5 т. М., 1935—1960; Буйский А. Красная Армия на внутреннем фронте: Борьба с белогвардейцами и кулацкими восстаниями. М., 1931; Михалев Г. Разгром кулацко-эсеровского мятежа в Тамбовской губернии. Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тамбов, 1941; Игнатьев В. Л. О политике партии по отношению к крестьянству в первые годы Советской власти. М., 1948.
35
История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Под редакцией Комиссии ЦК ВКП (б). Одобрен ЦК ВКП (б). 1938 год. М., 1938. Глава IX. Партия большевиков в период перехода на мирную работу по восстановлению народного хозяйства (1921—1925 годы) [Электронный ресурс]. URL: [битая ссылка](дата обращения: 25.10.2011).
Крестьянство рассматривалось как объект политики партии в деревне. Именно в 1930-е гг. в литературе прочно установилось обозначение крестьянских выступлений как «кулацких восстаний». Их возникновение связывалось с деятельностью контрреволюционных организаций, партий эсеров и меньшевиков, империалистических разведок и деятелей церкви. Крестьянские восстания на территории, контролировавшейся Советской властью, назывались кулацкими, а на территории «белых» – собственно крестьянскими восстаниями и партизанским движением. Многие работы этого периода были идеологизированы, исследовательские подходы страдали односторонностью и тенденциозностью. Изучение проблем диктовались политическими установками, исходившими от высших партийных и государственных структур. Сама Гражданская война представлялась тогда как средство для создания морального престижа достижений большевиков и советского строя, искоренения буржуазной идеологии в сознании людей, создания легенды в глазах будущих потомков и мирового общественного мнения. Для достижения этой цели допускались грубые искажения и откровенная фальсификация фактов.
В западной историографии в указанный период единственный обобщающий труд был представлен двухтомником британского журналиста и историка Уильяма Генри Чемберлина «Русская революция» (второй том посвящен послеоктябрьскому периоду) [36] .
В конце 1940-х – начале 1950-х гг. советские историки обратились к изучению феномена крестьянских войн в истории России. Установившаяся классификация трех крестьянских войн (начала XVII в., 1670—1671 гг. и 1773—1775 гг.) основывалась на «марксистско-ленинской характеристике крестьянских войн феодально-крепостнической эпохи». Считалось важным изучение социальных причин крестьянских войн. Отрицалась ассоциация крестьянской войны с бунтом. Главным вопросом крестьянского движения определялась борьба крестьян за землю. Классовая борьба в условиях феодализма рассматривалась как движущая сила крестьянских восстаний, в которых выражался стихийный протест крестьянства, в т.ч. против политики государства, а также в многочисленных местных, неорганизованных, стихийных выступлениях и волнениях крестьян. Отмечалось разнообразие форм и методов крестьянской борьбы, включая вооруженное сопротивление. Признавалась прогрессивность крестьянского движения, его большое историческое значение, в то же время подчеркивалась слабость движения, выраженная в раздробленности и локальности [37] .
36
Chamberlin W. The Russian Revolution, 1917—1921. Vol.1—2. Nеw York, 1935.
37
См.: История СССР с древнейших времен до конца XVIII века. Т. 1 / Под ред. Б. Д. Грекова, С. В. Бахрушина, В. И. Лебедева. М., 1948. С. 354, 461, 629; Базилевич К. В. История СССР с древнейших времен до конца XVII века. М., 1949. С. 339, 410; История СССР. Россия в XIX веке. Кризис феодализма. Утверждение капитализма. Изд. третье / Под ред. М. В. Нечкиной. М., 1955. С. 640—642.
Третий этап советской историографии охватывает вторую половину 1950-х – середину 1980-х гг. Результатом «оттепели» в истории советского общества, начавшейся во второй половине 1950-х гг., стало то, что историки получили возможность разрабатывать многие проблемы, не получавшие освещения в предшествующие десятилетия. Заметный след в дискуссионной проблематике оставило обсуждение в журнале «Вопросы истории» в 1958—1961 гг. проблемы крестьянской войны в истории России. В этой дискуссии главным был вопрос о понятии «крестьянская война» как наиболее острой формы классового противоборства в период феодализма. Рассматривались также движущие силы (крестьянство, казачество, национальные меньшинства России), характер войн, их направленность, исторические результаты, воздействие на ход исторического процесса, в том числе на эволюцию феодализма. Речь шла и об аналогиях между движениями И. Болотникова, С. Разина, Е. Пугачева, Д. Булавина и крестьянскими войнами на Западе, в первую очередь, с крестьянской войной в Германии первой четверти XVI в., которой посвятил свою работу Ф. Энгельс. Проблема крестьянских войн решалась в контексте формационного развития страны, их влияния на эволюцию феодализма, воплощения в них новых буржуазных отношений. Такой подход значительно сужал представление о масштабном явлении в истории России, не позволял выявить всю сложность, противоречивость крестьянских выступлений [38] .
38
См.: Советская историография. М., 1996. С. 155.
Дискуссия началась в 1958 г. после публикации в №3 журнала «Вопросы истории» статьи А. А. Зимина «Некоторые вопросы истории крестьянской войны в России в начале XVII в.». В ходе обсуждения понятия и характерных черт первой крестьянской войны в истории России, ее особенностей участники дискуссии высказали утверждение, что мощное крестьянское протестное движение, охватившее всю территорию страны, поставило под вопрос существование самого государства. Крестьянская война оценивалась как война гражданская, разновидность гражданской войны, одновременно – форма классовой борьбы эпохи феодализма: социальная группа (крестьянство) открыто противопоставила себя государству в целом.
В числе признаков крестьянской войны назывались: охват крестьянским протестным движением значительной территории, который не сводился только к географическому аспекту, – произошел раскол населения страны на противоборствующие лагеря – правительственный и повстанческий; наличие повстанческой армии и сражения с правительственными войсками; борьба за власть и против власти; складывание единого военно-политического руководства, объединяющего разрозненные действия отдельных повстанческих отрядов; элементы организованности в стихийном крестьянском движении. В качестве характерных черт крестьянского протестного движения определялись: стихийность и разрозненность крестьянских выступлений и в целом стихийный характер войны; массовое участие крестьянства, придававшее силу, размах и остроту всему движению; длительный характер войны, который объяснялся тем, что, будучи подавленной в одних районах, война вспыхивала с новой силой в других. Историческое значение крестьянской войны оценивалось с точки зрения ее воздействия на дальнейшее социально-экономическое и политическое развитие страны [39] .
39
См.: О крестьянской войне в Русском государстве в начале XVII в. (Обзор дискуссии) // Вопросы истории. 1961. №5. С. 102—103, 106, 115, 119—120.
В сентябре 1958 г. на расширенном заседании в Ленинградском отделении Института истории АН СССР состоялось обсуждение доклада И. Н. Смирнова по поводу статьи А. А. Зимина. Докладчик подчеркивал суть крестьянской войны как войны гражданской, с элементами борьбы за власть. Обсуждались вопросы хронологии, понятие, социальный состав, историческое значение крестьянской войны. В.В.Мавродин отметил в качестве характеристик крестьянской войны наличие единого центра, единого руководства, борьбу за власть. А. Л. Шапиро обратил внимание на появление территории, контролируемой повстанцами, организацию повстанческих вооруженных сил [40] .
40
См.: О некоторых спорных вопросах классовой борьбы в Русском государстве начала XVII века // Вопросы истории. 1958. №12. С. 204—208. Доклад Смирнова был вскоре опубликован в журнале: Смирнов И. Н. О некоторых вопросах истории борьбы классов в Русском государстве начала XVII века // Вопросы истории. 1958. №12. С. 116—131.