Крики в ночи
Шрифт:
— Там раньше были похоронены дети.
— Он объяснил когда и почему?
Я пересказал ей все, что он рассказывал мне.
— Это я слышала, — заметила она. — Это официальная версия. Но есть и другие.
Мы начинали осознавать, что столкнулись с ситуацией столь же таинственной и покрытой мраком, как та поляна в лесу. Перед лицом темного и неизвестного просыпается первобытный страх, скрытый глубоко в человеческой душе. По какой-то причине Ле Брев решил сыграть на нем, когда повел меня на то место, рассчитывая, что его намеки растревожат меня, разбудят какие-нибудь темные воспоминания, вырвут из меня признание. Или он что-то знал. Лицо Эстель светилось в темноте. Я видел, что она внимательно слушает.
— Что вам известно про историю с теми двумя детьми, о которых говорил Ле Брев?
Она пожала плечами:
— Почти ничего. Только то, что там что-то случилось.
— Но вы можете выяснить это для меня. В полиции должны сохраниться отчеты. И в вашей газете. Есть же у вас архив!
Эстель засмеялась:
— Что-то похожее на архив.
И все же я понимал, что история не вернет Мартина и Сюзанну. Какая-то часть меня, и в этом состоял весь ужас, уже смирилась с этим, в то время как вторая половина содрогалась. Смирилась с их исчезновением, будто повесила их фотографию на стену. „Река времени, извечно несущая свои воды, уносит прочь своих сынов. Они уходят, преданные забвению, как с наступлением утра забывается сон“. Внушающие ужас слова этого старинного псалма, любимого псалма мамы, который я так часто и бездумно пел маленьким в небольшой епископальной церкви в Пенсильвании, — сейчас они отдавались в моей голове, подобно ударам молота. Когда я ставил стакан, рука моя дрожала.
Эстель не присаживалась, энергично расхаживая по комнате между стопками книг. На ее щеках проступил румянец, отчего она стала выглядеть еще моложе.
— Эстель, мне действительно нужна ваша помощь, — взмолился я. — Подумайте, какую историю вы сможете размотать.
Но Эстель все еще сопротивлялась.
— Думаю, здесь нечего разматывать, — ответила она.
— Ради Бога, подумайте, может, вы что-нибудь и найдете.
Я, должно быть, дошел до предела.
Она вздохнула и опустила голову.
— Это будет нелегко, но я попытаюсь. — Она поставила свой стакан рядом с моим. — Теперь вам надо идти.
Она проводила меня через внутренний дворик.
— Иногда невозможно найти разумных объяснений…
Эстель говорила, как Ле Брев, но мне это было не нужно.
— Мои дети так просто не убежали бы…
— Вы должны здраво посмотреть на их поведение в прошлом, — произнесла она, будто подразумевая, что они потеряны навсегда.
— Мне нужно знать, есть ли здесь в округе псих. Который похищает детей… Может быть, тот случай из прошлого даст ключ к отгадке.
— Нет. Уверена, что нет.
Мы постояли немного на ступеньках на улице.
— А я так любил Францию, — промолвил я с тоской.
— Мне жаль. Очень жаль.
— Сейчас я ее ненавижу.
Она быстро взглянула на меня.
— Ненавидеть — значит не понимать, — сказала она.
Ле Брев пришел к нам домой днем в сопровождении двух незнакомых сотрудников в строгих костюмах и блестящих солнцезащитных очках. Он отчитался передо мной о предпринятых шагах. Столько-то версий выдвинуто, столько-то проверено, проведен опрос психологов и теоретиков, кто-то задержан по подозрению, затем отпущен. Сексуальный маньяк-убийца в Лионе, который не мог быть на месте происшествия, потому что был арестован накануне той ночи. Слабая улыбка промелькнула на его лице, когда он проводил рукой по своим седым волосам.
— Это наиболее загадочное дело, месье. Очень необычные обстоятельства. Как правило, такие происшествия с туристами не случаются.
Затем он решил еще раз допросить меня, проявляя настойчивость прилежного ученика. Сколько еще мы собираемся пробыть здесь? Часто ли у Эммы бывают нервные припадки? Как только мы вернемся в Англию, он, конечно же, сразу нам сообщит, если будет что.
Эмма уже пришла в себя, но была одурманена лекарствами. Я боялся, что она принимает их в слишком большом количестве, но Ле Брев продолжал настаивать, чтобы она следовала указаниям врача.
Почему мы так волновали этого человека? Он что, не может заниматься своей работой, своими тысячами дел, и не высказывать этих показных забот, этих неискренних слов утешения? Чем больше я его узнавал, тем меньше доверял ему.
— Пожалуйста, оставьте нас одних.
— Конечно. Но меня волнует состояние вашей супруги.
— С ней будет все в порядке. Она поправится.
Мы с Эммой принадлежали друг другу, и мне нужно было показать ему это.
— Я люблю свою жену, — сказал я.
Он кивнул и не спеша удалился, явно сохраняя свои подозрения относительно моей персоны, потом уселся в машину и укатил прочь.
— 10 —
Во время долгих прогулок я пытался выработать какой-либо план, Для этого изучил шоссе на Шенон и прилегающие дороги, ведущие на отдаленные фермы с зелеными рыбоводными прудами и собаками, сидящими на цепи. Я поймал себя на том, что все больше думаю об Эстель: решит ли она помочь мне и что она может выяснить, однако от нее не было никаких вестей. Солнце пекло, и цветы засыхали, не успевая расцвести. Несколько крестьян чем-то занимались в полях, кричали дети, изредка сигналили машины, стремительно проносясь мимо… Проклятая провинция, казалось, поглотила тела моих детей.
Проходили дни, не принося никаких сдвигов в расследовании, И все же мы продолжали надеяться, Эмма и я.
— Отсутствие новостей — хорошая новость, — изрек однажды я.
Она лишь с презрением взглянула на меня:
— Откуда ты знаешь?
— Ну, дорогая, не может же все быть настолько плохо…
Теперь Эмма сидела часами у окна, смотря через поля на те ужасные деревья.
— Зачем ты привез нас сюда?
— Кто же знал, Эм, откуда я мог знать?
— Ты выходил на улицу… — прошептала она.
— Бог ты мой, дорогая! Ты что, сошла с ума? Неужели ты думаешь, что это сделал я?
Мы не могли позволить себе ссориться, тем более что Ле Брев, без сомнения, только этого от нас и ждал.
— Я никуда не выходил, — напомнил я ей. — Я проснулся и услышал крик. Или услышал крик и проснулся. Обнаружил, что нет электричества и попытался достать фонарь из машины. Вместо этого я промок, стоя в дверях. Ты все это прекрасно знаешь, дорогая.
Но я уже начал сомневаться в том, что Эмма мне верит.