Крики в ночи
Шрифт:
— Марсель Сульт? Глава авиационной корпорации? Но ведь он погиб, когда толпа ворвалась в особняк под Тулузой. Убит в своем собственном поместье… буквально разорван на куски. Что же на самом деле произошло, объясни, Бога ради?
Она стояла перед табличкой, маленькая стройная фигурка в раздумье.
— Не знаю, что является правдой в отношении Сультов. Говорят, что там была группа СС, которая появилась до толпы. Они забрали Марселя Сульта и позже расстреляли его.
Я недоуменно смотрел на нее под сводами пустой церкви, где эхом раздавались наши голоса.
— Но Нинетт сказала, что ее мать была там. Что она сама видела, как его буквально разрывали на куски, И эти отчеты в газетах, которые нашел Люка…
— В те времена говорили много чего. Различные истории, основанные на слухах. Люди слышали всякие небылицы и воображали, что они тоже были там. Они вели себя так тихо во время войны, когда Сульты старались сохранить рабочие места, что потом, когда все это кончилось, им захотелось присвоить себе кусочек славы. Поход на дом Сультов стал чем-то вроде легенды… как взятие Бастилии. Ба! Это было как раз то, в чем нуждались все эти „герои“, те, кто считал себя очень смелым.
Почти онемев от изумления, я прошептал:
— Ну а ты как думаешь, что же все-таки случилось?
Она указала на табличку:
— Лучше верить этому мемориальному списку.
На металле выбиты слова: „Марсель Сульт“.
— Почему ты не рассказала об этом раньше?
Она лишь пожала плечами и ответила:
— От этого никто бы не выиграл. Твои расследования поддерживают твои силы.
Я почувствовал, что начинаю дрожать в темноте церкви. Я понял, что она предала меня, и начал задумываться, а не считает ли и она, что я убил собственных детей. И даже о том, не приставлена ли она ко мне Ле Бревом, чтобы посмотреть, как я буду реагировать. И в какую сторону не буду смотреть.
— Эстель, ты мне не доверяешь?
— Это забота старшего инспектора.
— Он все еще подозревает меня, — сказал я.
Ле Брев, Эмма. И теперь, может, еще и Эстель.
— Он просто делает свое дело.
— Давай выйдем на воздух.
Мы забыли о том, как жарко снаружи. Зной опалил нас, будто мы вышли из дома и обнаружили, что двор охвачен огнем: зной отражался от камней, поджаренных на солнце, он сжигал наши тела и припекал макушки. Было, наверное, градусов сорок, а может, и больше. Изнуряющий, одуряющий зной.
Стоя на иссушенной площади, откуда даже микроавтобус „рено“ исчез на послеобеденный отдых и где ничто не шевелилось, легко представить себе сцену, которая разыгралась здесь в конце войны и которую только что описала Эстель: отступающая колонна СС забралась на гору, чтобы уничтожить сердце деревни. Несколько танков, броневиков и грузовиков, набитых французами, пленниками и заложниками, которых везли в последний путь в Гурдон-сюр-Луп.
— Почему сюда? — спросил я.
— Руководитель и несколько партизан — отряд назывался „Луп“ — родом отсюда. В те дни это было очень отдаленное место, никто не думал, что немцы сюда доберутся, и поэтому оно стало пристанищем партизан. Но эсэсовцы добрались, по пути на север в Нормандию.
Теперь я понял, почему закрыты двери домов. Их обитатели до сих пор жили будто в кошмаре, как и я.
— Они не взорвали церковь?
— Нет. Они спешили. Они расстреляли пленников посреди площади, затем расстреляли из орудий дома. А церковь оставили.
Несмотря на яркое солнце, у меня по коже побежали мурашки.
— И мадам Сульт сошла с ума?
— Нет, не тогда. Девять лет спустя, когда начались поджоги. Как и ты, я кое-что пыталась выяснить. История не всегда соответствует действительности, но совершенно точно, что в этой деревне была бойня и… что Марсель Сульт погиб здесь.
— Значит, у мадам Сульт произошла двойная трагедия? Сначала смерть мужа, а позже и детей? И несмотря на это, она переехала сюда жить. Почему все же ты не рассказывала мне об этом?
Она не ответила, просто пожала плечами. И я стал обвинять ее:
— Ты мне не доверяла… Шпионила за мной. Ты… думаешь, что это сделал я?
— Нет. Нет. Я просто хотела уйти. Уйти.
— Уйти. Зачем?
Мы кричали друг на друга, стоя посреди площади.
У нее начиналась истерика:
— Оставь меня в покое. Ты еще недостаточно насмотрелся? Почему ты не веришь Ле Бреву?
— Заткнись. — У нее начиналась истерика. — Уезжай, если хочешь! — выкрикнул я вне себя.
Но это означало бы, что мне придется отвезти ее домой.
— Джим, — она немного успокоилась, — что ты собираешься делать? — В ее глазах застыл страх.
— Я еду дальше, — сказал я.
— 23 —
Особняк находился за деревней. Дорога от церкви шла через гору, где неожиданно кончались дома, и дальше виляла через бесплодные поля, обнесенные каменной оградой. За исключением одного клочка земли со сморщенной кукурузой, ничто, казалось, здесь не росло, кроме чертополоха, полевого вьюнка и куманики. Солнце поджаривало бока машины.
Вдалеке на вершине холма уже виднелся дом — простое белое строение, совершенно обычное, с просмоленной крышей. Он возвышался в конце дороги, по обочинам которой одиноко росли сосны. Особняк располагался посреди дикого участка с деревьями, согнутыми ветрами, и кустарника, который никто не сажал, он рос сам по себе. Даже издалека чувствовалась какая-то настороженность в этом большом старом доме с длинным фасадом с закрытыми окнами, с двумя крыльями по бокам, которые образовывали внутренний двор. Он смотрелся на горе, как детская игрушка, забытая здесь.
Мы подъехали к массивной каменной ограде, которая сплошной лентой опоясывала имение. Она, должно быть, была высотой метра три с половиной, построена из бутового камня и выровнена цементом по верхней кромке. Наверху вмазаны осколки битого стекла и протянуто по всей ее длине что-то вроде проволочной сигнализации. Местами раствор выглядел совсем новым, что указывало на то, что ограду поддерживали в порядке. Это была мощная непреодолимая стена, которая делала дом похожим на крепость или тюрьму.