Крики в ночи
Шрифт:
Помню, как мы стояли вдвоем на оживленной улице, у меня было ощущение, что время остановилось. Ее застывшая фигура и этот странный взгляд.
— Давай зайдем ко мне, — предложила она.
Мне нужно было тогда отступить, я понимал, что разрываюсь между двумя женщинами. Но мне требовалось забыться от горя и отвлечься от отчаянных попыток найти детей.
У меня начала кружиться голова. Она провела рукой по волосам, и я увидел в ее глазах просьбу.
— Джим, пожалуйста, пойдем.
Она взяла меня под руку. Дети могли исчезнуть где угодно, в любое время, но это случилось именно здесь. Я старался бороться со своим горем, и теперь мне предлагали утешение.
— Эстель…
Мы забрались в ее маленький автомобиль и поспешили к ее дому, по мощеным улицам старого квартала. Помню, как Эстель бегом поднималась по лестнице впереди меня.
В квартире она сразу провела меня в полутемную спальню, где со спинки кровати свисала одежда, а на стульях были сложены книги. Она быстро сбросила жакет и обняла меня. Если она заранее думала соблазнить меня, ее спальня не была бы в таком беспорядке.
— Ложись в кровать, — прошептала она.
Она принимала меня как богиня, глаза полузакрыты, мягкий свет от настольной лампы. Я ощущал ее нежность и полноту чувств, но, даже когда мы соединились, меня не оставлял страх от того, что это делаю я. Я испытывал одновременно вину и желание.
После этого мы сидели рядышком на кровати и пили воду „Перрье“.
— Тебе лучше? — спросила она очень спокойно.
Ее слова не вернули нас назад, не изменили прошлое, но, как наркотик, они сняли боль.
— Не будь так жесток со мной.
— Эстель…
Она вздохнула, прикрыла грудь, но я отодвинул покрывало.
— Дорогая, помоги мне.
Эстель заплакала горькими слезами:
— Это невозможно, ты должен ехать домой.
И я знал, что „домом“ была Эмма. И все же в эти короткие мгновения желание опять завладело нами, затмевая собой все остальное. После того как страсти улеглись, она отодвинулась от меня. Я поцеловал ее шею, почувствовав соленый привкус.
— Мой дорогой Джим…
Она лежала очень тихо и все еще плакала. Что же мы делаем друг с другом. Мы что, совсем поглупели? Я потерял семью и на руинах нашел Эстель, но что она действительно собой представляла… кем была в моей душе?
Тут проявилась своего рода потребность, которую я не мог контролировать, временная страсть. Я не мог объяснить ей, что запутался в чувствах и все еще люблю Эмму, что измучен и очень устал.
Эстель лежала, сложив руки на груди.
Затем она встала и спросила:
— Хочешь что-нибудь покрепче?
В комнате было душно и жарко.
— Чаю, — ответил я. — У тебя есть чай?
Она рассмеялась:
— Мы занимаемся любовью, а ты хочешь всего-навсего чаю?
— Старая английская привычка.
Эстель провела по волосам.
— Хорошо, оставайся здесь.
Я видел ее загорелое тело, узкие бедра и длинные ноги. Она исчезла в кухне, все еще без одежды.
Вернувшись с двумя чашками лимонного чая, она завернулась в покрывало, а я уже почти оделся. Она подошла и присела рядом на кровать.
— Зачем ты оделся? Здесь так жарко.
— Мне стыдно.
— Стыдно? — искренне удивилась она.
— За то, что скомпрометировал тебя. Использовал тебя…
Я поколебался, не уверенный в том, что хочу сказать. У меня сложились довольно расплывчатые, не слишком последовательные принципы поведения, но все же я старался их выполнять. И образ Эммы не выходил у меня из головы, стройной и подтянутой, где-нибудь у Макомберов, или в Рингвуде, или… черт знает где. Я остался во Франции и заставил Эмму уехать. Остался ради безнадежной погони за неизвестностью, которая насторожила Эмму. Какое-то мое упрямство, нежелание сдаваться проявило себя. Эстель наклонилась и поцеловала меня.
— Куда ты собрался? — в голосе тревога.
Я вернулся назад к своим поискам, к нормальной жизни. Моя рубашка упала на пол, и я поднял ее.
— Хочу увидеться с этой женщиной, с мадам Сульт.
Она встала и принялась разыскивать слаксы и блузку, которые бросила куда-то, когда раздевалась.
— Нет, Джим, не езди туда, — в голосе настойчивая мольба.
— Почему?
— Потому что ничего хорошего из того, что ты будешь ворошить прошлое, не получится.
— Что это значит?
Она была бледна, расчесывая волосы.
— Ты заботишься только о себе. Только это имеет для тебя значение, а не я.
Я распознал крик отчаяния: самым важным для меня было найти детей и сохранить семью, и Эстель знала это.
— Ты мне очень нравишься.
— Нравишься? — Ее глаза заблестели от слез. — И только?
— Пожалуйста, поедем вместе, ты поможешь мне.
Она вытирала лицо полотенцем, пытаясь прийти к какому-то решению. Затем надела туфли.
— Может быть, и поедем. Не знаю.
— Конечно, ты вовсе не обязана делать это.
— Джим, почему ты просишь меня ехать к этой старухе? К отшельнице. — Она замолчала и вздохнула, пытаясь принять какое-то решение. Затем медленно произнесла: — Ни к чему хорошему это не приведет.
— Я собираюсь увидеться с ней, независимо от того, едешь ты или нет.
Она обняла меня.
У меня возникло ощущение, что Эмма все узнает и что один из нас не переживет этого двойного существования. Куда же делись мои устои, мамины принципы?