Крики в ночи
Шрифт:
Идеальное место для отшельника. Для того, кто хочет укрыться от людей.
Ехать нам пришлось долго: большое владение тянулось параллельно дороге два или три километра, затем ограда заворачивала, чтобы обогнуть дом с тыла. Одна маленькая забаррикадированная дверь, больше я ничего не мог разглядеть, пока на изгибе дороги мы неожиданно не подкатили к въезду в поместье. Когда-то он был впечатляющим: четыре массивных колонны с центральными железными воротами и двумя поменьше по бокам, тоже железными, покрытыми ржавчиной, через которые видна заросшая дорожка, ведущая к дому. За воротами виднелись два домика, покрытые штукатуркой лимонного цвета, вполне ухоженные, будто и о них тоже кто-то заботится, хотя они, наверное, были довольно староваты. Дорические колонны и архитравы, я их датировал 1840 годом, хотя не мог этого утверждать наверняка, так как подобный стиль мог процветать здесь и позднее. За прутьями красивых ворот залаяли две огромные немецкие овчарки. К моему удивлению, внутри стояла полицейская машина, и я вспомнил о той, что проехала мимо нас в деревне.
Из домика вышел парень и направился к нам, заправляя рубашку в штаны. Один из тех типов, которых можно увидеть в старых кинофильмах: крепко сбитый, приземистый, с тяжелым подбородком и сигаретой во рту — типичный итальянский мафиозо.
— Подойдите сюда, — помахал он нам.
Я вышел из машины и подошел к воротам. Сторож поднял палку и кинул ее собакам. За решеткой он смотрелся как в зоопарке.
— Мадам Сульт? — крикнул я. Эстель стояла рядом со мной, разговаривая с парнем на быстром французском.
Он покачал головой и высморкался. Эстель повернулась ко мне.
— Нет, она не будет с вами говорить.
— Что?
— Он говорит, что она никого не принимает.
— Почему?
Еще несколько вопросов и исчерпывающий ответ.
— Он говорит, потому что она очень старая.
— Скажи ему, что это очень важно.
— Джим, поехали.
— Нет.
Я попробовал открыть ворота, которые оказались закрыты на большой висячий замок. Охранник оглянулся. Его взгляд был достаточно угрожающим.
— Кто-нибудь еще есть? Управляющий.
Кто-нибудь, кто сможет меня понять, а не этот итальянский недоумок.
Мы стояли на солнце, обливаясь потом. Возможно, я бы и повернул назад, бросил это занятие и просто списал со счетов мадам Сульт, поместив ее в разряд богатых сумасшедших, если бы не присутствие там полицейской машины.
— Спроси его, что там делает полиция?
На этот раз он не ответил, а просто выругался и махнул рукой, показывая, чтобы мы убирались. Он стоял там злой, в рубашке без воротника и широких штанах.
— Ничего хорошего, — сказала она. — Поехали назад.
Я упрямо твердил свое.
— Да прекрати ты это. Нам не попасть туда. — Эстель не терпелось уехать.
И потом что-то изменилось. Из домика по ту сторону ворот вышли два жандарма в форме цвета хаки, застегивая на ходу кители и ремни, как будто их побеспокоили во время обеда. Они подошли к решетке. Один из них был капралом.
— Что он говорит?
— Он хочет, чтобы мы уехали.
— Почему мы должны уезжать? Я хочу увидеть мадам Сульт.
— Мадам Сульт увидеть невозможно. Никого внутрь не пускают, — заявил капрал, молодой человек с красным лицом, очень самоуверенный.
Жандармы выглядели далеко не дружелюбно, а этот итальянец вообще готов был ринуться в бой.
— Почему нет? Я хочу попросить об интервью.
— Бумаги?
Я протянул через ворота мой американский паспорт. Он посмотрел на него и вернул мне.
— Он говорит, что нам надо уезжать.
Остальные дружно загалдели, поддерживая капрала. Вся их манера поведения раздражала меня. Не раздумывая, я сказал:
— Спроси их, кто отдает им приказы.
В конце концов, довольно странно — приехать в этот уединенный особняк и найти здесь хорошо вооруженных жандармов, охраняющих покой старой женщины.
— Никто не может видеть мадам Сульт, — произнес один из них полуизвиняющимся тоном.
Даже до меня дошло, что это окончательный ответ. Она была женой одного из самых богатых людей Франции, коллаборациониста, расстрелянного эсэсовцами в этом отдаленном уголке, в этом месте, которое она избрала для своей вдовьей жизни, оплакивая потерю детей. Сейчас ей уже за восемьдесят, и ее охраняет специальный полицейский наряд, который не желает вступать ни в какие переговоры. Все это не укладывалось у меня в голове, и я был готов спорить с ними бесконечно.
— Эстель, спроси его, как они узнают, что она еще жива?
— Мадам жива, — ответил капрал. — Я приказываю вам уехать.
— Чей это приказ?
— Не ваше дело.
— Так. Скажи ему, я хочу знать, от чьего имени он действует, иначе подам жалобу.
Неохотно она переводила мои вопросы. Капрал нерешительно потоптался, прикидывая, как далеко он может зайти.
— Комиссариат. Понтобан.
— Инспектор Ле Брев?
Он смачно выругался.
— Кто распорядился не впускать нас — он или мадам Сульт?
— Джим, не надо…
— Ну и что они мне сделают? Выйдут и арестуют? Скажи им, что я ищу пропавших детей. — Каждый полицейский в округе слышал эту историю.
Она передала мои слова негромким спокойным голосом. Жандармы кивнули с пониманием.
— Спроси их, не замечали ли они чего-нибудь странного…
— Странного? — подняла брови она. — Почему ты думаешь, что кому-то захочется привести детей сюда?
— Спроси их.
И она задала последний вопрос.
Капрал покачал головой. Нет, никто не приходил сюда.
Спорить дальше было бессмысленно. Но у меня возникло сильное подозрение, что, какие бы тайны ни хранила мадам Сульт, они не секрет для инспектора Ле Брева.
Мы сели назад в мой „форд“ и покатили прочь по каменному плоскогорью и вниз к плодородно долине, нежившейся в лучах солнца.
— Не надо было тебе ездить сюда, — сказала она.
— Почему не надо?
— Не знаю, что ты хочешь.
Она сжала губы, но не пояснила свое замечание.
Я внимательно смотрел на дорогу, но, бросая взгляды на ее лицо, видел, как под загаром проступал румянец волнения.