Крики в ночи
Шрифт:
— За прекрасное путешествие.
— За нас, — поддержала тост она.
Голос из громкоговорителя напомнил, что на пароме открыты магазинчики. Мы медленно прошли по палубе, на которой тут и там сидели люди, похожие на манекены, застывшие, словно пораженные каким-то вирусом, в тщетной попытке уснуть.
Эмма схватила меня за руку, будто испугавшись чего-то, вглядываясь в бледные лица, окаменевшие во сне.
— Они выглядят как мертвые, — прошептала она.
Сойти на берег Франции на рассвете было для меня все равно что окунуться в юность. В пять часов утра, когда туман только поднимается
Дети все еще никак не угомонятся после всех треволнений прибытия на новое место. Мартин, как обычно, проголодался, и я пообещал, что мы скоро остановимся позавтракать у придорожного кафе. Для меня все происходило как во сне, но Эмма, сидящая рядом, все еще казалась неуверенной. Она достала шоколадку.
— А вот и еда, — сказала она.
Мы мотали и мотали километры с включенным радио, под смесь французских голосов и надоевших шлягеров. Я чувствовал, что нам снова удалось достичь взаимопонимания, вторгнуться во владения друг друга, будто никто из нас не изменился и никогда не изменится. И все же, вглядываясь в Эмму, я видел на ее лице тень беспокойства.
Мы пронеслись через просыпающиеся деревеньки и остановились в маленьком городке, где кто-то уже поднимал жалюзи на одном из тех выцветших и безвкусных кабачков, которые обычно украшают французские площади, рядом с военным мемориалом. Пахло свежим хлебом, появились булочки и кофе, а мы сидели рядом с местными жителями, потягивающими кофе. Звук поднимаемых жалюзи, кряканье уток в клетках в приехавших на рынок грузовиках, хозяйка в черной одежде, медленно протирающая столики и бросающая сквозь зубы: „Бонжур“.
Я улыбался Эмме и надеялся. В ней не утихало еще какое-то беспокойство — я не мог точно определить, что это — возбуждение или усталость, или просто сопротивление чему-то. Кого она видела во мне? — думал я, пока она пила горячий кофе. Мужа, друга или пришельца с другой планеты? Мы были так близки и в то же время так разнились друг от друга, новообращенные европейцы — осторожный солидный американец и английская роза. Ее родители так и не одобрили наш брак, но нам удалось создать собственный мирок. Сейчас они были на пенсии, жили в коттедже в Нью-Форесте и боготворили детей. Я привозил маму повидаться с ними, перед тем как она умерла. Это было хорошим поступком, но я все же рад, что они не видели деда.
— С тобой все нормально, Эм?
— Думаю, что да, — задумчиво ответила Эмма.
Мартин осматривал магазины, которые наполнялись товаром для рабочего дня: скобяные изделия, сыры, овощи — странное зрелище в колбасной лавке. Тощие коты вышли на улицы и разбудили собак. Солнце начинало припекать и нагревать мраморное покрытие столиков, за которыми мы сидели. Парень в голубой рубахе кивнул: „Приятного аппетита“.
Я пожалел, что плохо знаю язык, так как Эмма стала рисоваться, спрашивая направления на французском, совершенно необязательные направления, так как все было ясно из карты, но как только она ввязывалась в разговор, то сразу ставила меня в затруднительное положение. Она явно самоутверждалась. Мне пришлось следить за разговором, стараясь вспомнить несколько школьных фраз. Ей легко давались языки и музыка, мне же импонировали линии и формы, пространственные размеры. Ну ладно, мы дополняли друг друга, но необязательно же об этом постоянно напоминать.
Эмма предложила вернуться в машину.
— Конечно, дорогая. Когда захочешь.
Она ведь из тех людей, которым постоянно нужно двигаться, спешить завернуть за угол, где вид будет еще хуже. Именно поэтому я знал, что двух недель на одном месте хватит нам по горло. Я думал, что подстроился под ее настроение, когда позвал детей к машине. Сюзанна прибежала с котенком в белую и черную полоску; он беззащитно смотрел на нас. Я видел крохотные коготки, выглядывающие из розовых подушечек.
— Отпусти его, — поморщилась Эмма. — У него могут быть блохи.
— Он породистый.
— Милочка моя, мы не можем взять его с собой. Он будет скучать по своей маме, — объяснил я ей.
Она неохотно отпустила котенка, и он скрылся внутри кафе.
Мартин разглядывал пляжные мячи, надувные лодки, пластиковые ракетки и кегли, которые были вывешены посреди городка в надежде найти покупателя.
— Хочу покататься на каноэ, — сказал он.
Мои дети, жена, Франция. Я притянул к себе Эмму и поцеловал ее прямо на площади под взгляды молодых рабочих.
— Как насчет этого? — прошептал я. Во Франции такое поведение удивления не вызывало.
— Не знаю, — вымолвила она.
Мы ехали на юг, и все вокруг становилось теплее. Воспоминания об этом путешествии запечатлелись как выцветшие фотографии — городок Домфрон на пригорке, где мы останавливались попить, переезд через ужасную глубинку Ле-Ман, первый вид Луар-а-Туа, расположенного так низко, что, казалось, мы с трудом преодолеем его. На обед нам дали помидоры с сыром, затем мы проехали Пуатье и Лимож, направляясь на Брив. Долгая жаркая поездка в пылающем дне, дети, сходящие с ума от усталости.
— Прекратите! — рявкнул я, выходя из себя.
— Джим, нам надо остановиться, — сказала Эмма. — Они слишком устали.
— Ну ладно, ладно, — прикрикнул я на детей, чтобы они вели себя потише и отдохнули на заднем сиденье. Солнце мчалось по небосводу, даже дорога казалась более пыльной, велосипедисты более растрепанными и измученными солнцем. Красная черепица на крышах говорила о приближении к югу, а лобовое стекло было все сплошь заляпано разбившейся мошкарой.
— Пристегнитесь, ради Бога, — сказал я им, — прежде чем я выйду из себя. Мне уже надоело все это.
Мальчик пихал девочку.
— Мартин, ты болван, отстань, — говорила та.
— Нужно найти какую-нибудь гостиницу, — заявила Эмма. — Да поскорее. — Эмме всегда нравилось планировать все заранее, думать о местах отдыха и о всем прочем, но я сделал заказ в последнюю минуту и гостиницу для ночной остановки не заказал.
Потом мы нашли гостиницу. Трактир „Шапо руж“. Все казалось нереальным, этот обшарпанный кремовый фасад с зелеными жалюзи и ярко-красными козырьками от солнца. Над дверью вился виноград, а в глубине присутствовал тот глубокий коричневый цвет, который сказал „да“ моим юношеским воспоминаниям: „Ты правильно все запомнил“. Неподвластное времени тенистое местечко, где тихий ресторанчик заполнен постояльцами, но у хозяина всегда есть свободные комнаты. Не очень шикарно, но как раз то, что нужно, мне даже захотелось обнять Эмму.