Крики в ночи
Шрифт:
Но она пошла на поиски невидимого ручейка. Земля вокруг нас вся пересохла, почти что сожглась, дорога, по которой мы приехали, опустела, скот на дальнем горизонте слился с деревьями. Но она твердила, что слышит звуки, какое-то журчание, шуршание и бормотание где-то неподалеку, однако я не сомневался, что это были порывы ветра, вестника надвигающегося шторма.
Эмма исчезла за углом дома.
— Ты где?
— Ищу детей, — откликнулась она.
Мы нашли их играющими с жаровней — солидным сооружением из кирпича, видимо, такого же возраста, как и дом, предназначенным для вечеринок, которые давно ушли в прошлое: вокруг него уже выросли молодые березки.
— Эй, дети! Идите домой и угомонитесь. У вас был долгий день.
— Ну, как дела? — спросил я Мартина.
Он пожал плечами. Сюзанна заметила, что все „классно“. Я видел в зеркале, висевшем на стене в холле, лицо Эммы, напряженное и покрытое испариной. Сзади нее стояла хмурившаяся Сюзанна. Ну что ж, сказал я себе, в семейной жизни всегда так и получается, кто-то всегда чувствует себя по-другому, чем ты, нельзя угодить всем сразу. Эмма скоро успокоится и проникнется умиротворенностью этого места. Но она все возвращалась к звукам, которые, как ей казалось, она слышит.
— Нет здесь никакого ручья, — сообщили дети. — Мы облазили всю округу. Земля суше некуда.
— Должно быть, у тебя просто шумит в ушах, дорогая, — предположил я.
Губы Эммы напряглись. Когда дети ушли распаковываться в свои комнаты, она вдруг прошептала:
— Это место пугает меня…
— Что? Это место? Да почему же, ради Бога?
Она покачала головой:
— Не знаю. Оно странное…
— Ой, ну прекрати. — Я смахнул капельки пота с бровей. — Здесь очень душно. Мы все измотаны. — Пробило уже одиннадцать часов и нам нужно было укладывать детей. Мартин просил комнату рядом с нашей, а комната Сюзи находилась рядом с гаражом, эти две комнаты разделялись ванной. — Да они обе одинаковые, — возразил я. — Чистые квадратные комнаты с односпальными кроватями и комодами.
— Пап, я хочу быть рядом с вами, — стоял на своем мальчик, будто все еще боясь привидений из прошлой ночи. Сюзанна сказала, что ей все равно. С Сюзанной всегда все было в порядке.
Мы укрыли их и вышли из комнаты. В широко открытых глазах Эммы застыло невысказанное беспокойство.
— Ты выбрал этот дом, — бросила она.
— Послушай, дорогая. Все будет в порядке. Тебе просто нужно расслабиться. Нам нужно побыть где-нибудь вместе, в тихом местечке, таком, как это. Найти друг для друга место в душе.
Небольшие ссоры в Лондоне казались уже очень далекими. Я глубоко втянул в себя воздух, и мы прошли на кухню. Недопитая бутылка вина стояла на столе.
— Завтра все будет преотлично, Эм, — я налил два стакана и поднял их. — Это за нас.
— Но эти звуки… — передернула плечами она. — Здесь не может быть рядом никакого ручья. Мы находимся в милях от реки, и здесь нет никакого признака воды.
— Собирается дождь. Сейчас будет сильная гроза. Это что-то типа предвестника.
— Да не успокаивай ты меня этим, — она с трудом улыбнулась. — Ты слишком хорошо знаешь…
— Ну, может быть, это какой-то колодец…
Эмма поставила стакан.
— Скорее всего, это похоже на звуки из-под земли, — последовал ответ. — Как будто кто-то там попал в ловушку.
Наконец мы пошли спать в комнату рядом с той, где поселили Мартина. Я думал про завтрашний день, когда мы поедем в Сен-Максим, загрузимся там всякими приспособлениями, едой, туалетными принадлежностями, мороженым, напитками, словом, всем, чего нам не хватало. Посмотрим, сможем ли взять напрокат где-нибудь велосипеды и купить ракетки, чтобы играть во дворе в бадминтон. Все те вещи, о которых невозможно и думать в начале отдыха, в начале нашего первого, как я осознал, реального шанса выйти из состояния напряжения. Это всепоглощающее стремление работать, убежденность, что все это очень важно — быть рабом времени, — все это наконец-то осталось позади. Мы прикончили остатки вина.
Эмма была в ночной рубашке: легком произведении из кружев, женственном и очаровательном, но укуталась до головы в этой душной комнате.
Я разделся до трусов и уставился на нее:
— Тебе совершенно не нужны эти тряпки.
Жара просачивалась через крышу, и пот бежал у меня между лопатками. Дождь приближался, и мы видели танцующие вспышки молнии в темноте.
— Что ты имеешь в виду? Тебе не нравится?
— Нравится, конечно. Но, знаешь… Я озябла, — сказала она.
— Озябла?
— Внутри.
Я знал, что лучше не спорить. Ночью мы снова становимся произведением своих родителей. Мое детство там, в Пенсильвании, прошло в атмосфере разрушенной семьи, с отцом, приходящим от случая к случаю, в то время как мама с трудом тащила младших Фрилингов, двоих парней и девчонку, работая на износ в финансовом отделе магазинов „Димант“. Эмма же была единственным ребенком, сама себе на уме, оберегаемая любовью и стабильностью родителей в Хэмпшире, в Англии, где ее отец-полковник вышел в отставку.
„Джим, мальчик мой, Джим, мальчик мой, — услышал я предостерегающий голос мамы, хотя она умерла уже два года назад, — всегда уступай даме. Не важно, что они говорят, не спорь с ними, сынок. Ты понял, Джим?“ — и, когда я кивнул, она обняла меня.
Все же я надел пижаму и лег в кровать истекать потом рядом со своей прекрасной женой.
Эмма откинула одеяло и лежала под простыней. В комнате с открытыми окнами, но закрытыми жалюзи и сетками от мошкары было невыносимо душно. Через щели полыхали молнии.
— Я открою жалюзи? — спросил я.
— Нет, прошу тебя. Я хочу, чтобы они были закрыты.
Словно она боялась, что кто-нибудь станет заглядывать внутрь. Мы однажды испытали это, в гостинице на Корфу, когда дурачились в постели и увидели за окном парня, эдакого Подглядывающего Тома.
— Хорошо.
Мы лежали в кровати рядом друг с другом и прислушивались к раскатам грома, к шторму, разыгравшемуся над холмами. Я протянул руку, чтобы подбодрить ее, и попытался поцеловать. Она нервно ответила на мой поцелуй.