Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма
Шрифт:
Подобные комплексы представлений играют важную роль в конструировании социальной нормы, особенно если опираются на впечатления от внешнего облика. В этом случае они тесно сопряжены с целым рядом стереотипов, связанных с концепциями гендера, морали и в числе прочего с интерпретацией вестиментарных кодов. Такие убеждения носят характер общих азбучных истин, а потому мы склонны доверять им больше, чем они того заслуживают. Соответственно, в случаях сексуального насилия, когда речь заходит о распределении вины, одежда становится важным фактором: а) она отягощается моральными коннотациями и часто осмысляется именно в таком контексте; б) облачение в костюм и его выбор совершаются осознанно, и если человек способен считывать моральные коды моды (а), выбор костюма трактуется как личная ответственность; в) помещение одежды в контекст обстоятельств, связанных с нападением, — суждение о том, подвергала ли жертва себя опасности, будучи одета неподобающе или вызывающе, — опять-таки ставит вопрос о личной ответственности. Иногда контекст позволяет решить этот вопрос в пользу потерпевшей, поскольку, несмотря на то что преступление понимается прежде всего как производное от внутренних причин (действий жертвы), оно может также обусловливаться и внешними обстоятельствами, например невезением: жертва попросту оказывается не в том месте и не в то время. Именно о таких ситуациях рассказывает экспозиция «Во что ты была одета?».
Одежда
Таким образом, чтобы продемонстрировать свою моральную устойчивость и противостоять обвинениям, жертва должна выглядеть настолько невинной или бесполой, насколько это вообще возможно. Именно поэтому представленная в качестве вещественного доказательства одежда, развоплощенная и обезличенная, грязная и запятнанная, так резко контрастирует с обликом потерпевшей в зале суда. Э. Стерлинг пишет:
Когда предметы ее повседневной одежды, включая нижнее белье, один за другим демонстрируются присяжным, создается впечатление, что предполагаемая жертва нарушает императив скромности. По иронии судьбы это нарушение совершает не она сама, а судебная система. Нарушая императив скромности, жертва подпадает под действие объективирующего императива. Объективирующий императив предлагает социуму относиться к ней как к девиантной и, следовательно, заслуживающей дисциплинарного взыскания. Этим взысканием становится оправдание насильника [326] .
326
Sterling 1995: 120.
Для судебного заседания жертва обычно одевается консервативно. Это делается намеренно: она должна выглядеть официально и соответствовать предельно формальной обстановке судебного заседания. Вполне вероятно, что жертва не носит такую одежду в обычной жизни. Для нее это не более чем сценический костюм. Он обезличивает жертву, лишает ее какого бы то ни было чувства самости и низводит до актрисы, одетой соответственно роли в драме, разыгрывающейся в зале суда. Одежда потерпевшей, часто подчеркнуто скромная, корреспондирует с костюмом судьи и других официальных лиц, демонстрируя респектабельность и сигнализируя, что жертве можно доверять, поскольку она следует правилам. Мы видим перед собой честную женщину, то есть женщину, лишенную идентичности и персональных особенностей.
Деперсонализация надетой в суд одежды отличается от фотографий деперсонализованных вещей, которые жертва носила во время нападения. Хотя облик потерпевшей в зале суда и соответствует социальным требованиям, он может неблагоприятно контрастировать с вещественными доказательствами. Например, скромный наряд в суде не предполагает демонстрации нижнего белья, которое, однако, упоминается в деле. В суде по делу Уильяма Кеннеди Смита было запрещено представлять нижнее белье жертвы в качестве доказательства. На фотографиях, однако, была отчетливо видна этикетка Victoria’s Secret, что ассоциировало потерпевшую с идентичностью бренда, а фотографии ее вещей — с сексуальными календарями, которые компания регулярно выпускает. Такая ассоциация подразумевает, что любая женщина, которая носит нижнее белье этой марки, сексуально активна и тем самым открыта для сексуального насилия [327] . При этом во время самого нападения нижнее белье жертвы могло быть скрыто под одеждой и, соответственно, никак не сигнализировало о ее сексуальных наклонностях. Фотография же рассказывает историю, основанную на популярном представлении о бренде Victoria’s Secret, который ассоциируется с эротическим бельем, календарями в стиле мягкого порно, дефиле и красивыми моделями. Предполагается тем самым, что потребительницы этого продукта осознано ведут соответствующий образ жизни. Персональная идентичность отождествляется с идентичностью бренда, а личность коммодифицируется.
327
Ibid.: 1; Edmonds & Cahoon 1984: 14.
Если правовая система придает столь большое значение примитивному семиотическому анализу одежды, то как присяжные воспринимают подчеркнуто костюмированный и ухоженный облик жертвы? Считают ли они, что жертва специально наряжается для суда, поэтому одежда, которая была на ней во время изнасилования, — более достоверный маркер ее собственной воли (или ее отсутствия), выказанной в выборе костюма? Стерлинг пишет:
Прокурор «научает» жертву выглядеть «как можно невиннее» не только потому, что знает, что одежда жертвы в суде многое говорит присяжным о ее сексуальности, но и потому, что хочет, чтобы присяжные поверили в то, что предполагаемая жертва — порядочная женщина, не заслуживающая дисциплинарного взыскания [328] .
328
Sterling 1995: 112.
Речь здесь, разумеется, идет о восприятии, конструируемом в соответствии с рядом размытых дефиниций скромности/распущенности и их манифестаций в одежде, макияже, стиле и контексте, в котором одежда носилась. Все это становится вещественным доказательством. Представление, что одежда + контекст = осознанная позиция, намерение, моральная интенция и провокация, с одной стороны, подразумевает наличие у жертвы агентских функций, а с другой — дает волю домыслам и актуализирует во многом устаревшие представления о семиотических, сарториальных и поведенческих кодах. Например, адвокат обвиняемого часто специфическим образом контекстуализирует одежду, представленную в качестве доказательства, используя язык, обычно употребляемый для описания сексуальной доступности и активности женщин и сводя чрезвычайно трудный визуальный и интерпретативный переход от девственницы к шлюхе (от жертвы в зале суда — к развоплощенному нижнему белью) к простой фразе или предложению, например к определению «вызывающее».
Термину «вызывающий», который использовала Стерлинг в 1995 году, в 1970-х годах соответствовали другие определения (несколько более мягкие, но столь же многозначительные): «провокационная» или «соблазнительная». К числу соблазнительных предметов гардероба относились, в частности, «приталенные джинсы, облегающие бедра» [329] , «укороченные топы» [330] , «короткие юбки» [331] , «топы с низким вырезом», «прозрачная» или «обтягивающая» одежда, «отсутствующее нижнее белье» [332] . Таким образом, о сексуальной доступности и/или провоцирующем поведении жертвы сигнализировала возможность разглядеть скрытое под одеждой тело: облегающий силуэт, обнаженные участки плоти или прозрачная ткань. Как показывает исследование Д. Шульт и Л. Шнайдера 1991 года, при анализе внешности жертв изнасилования основное внимание уделялось более откровенной и явно провоцирующей одежде, например сетчатым чулкам, высоким каблукам и трусикам-стрингам [333] , — то есть вещам, которые не просто оголяют плоть, но и интегрированы в иконологию проститутки (женщины легкого поведения) [334] . Это важно, поскольку подразумевается, что у подобной женщины большой сексуальный опыт, и поэтому суд будет рассматривать изнасилование просто как один из ее многочисленных сексуальных контактов и подозревать, что насильника попросту соблазнили [335] .
329
Terry & Doerge 1979: 903–906.
330
Mathes & Kempher 1976: 495–498; Terry & Doerge 1979.
331
Scroggs 1976: 360–368.
332
Kanekar & Kolsawalla 1981: 285–286.
333
Schult & Schneider 1991: 94–101; ср. Whatley 1996: 81–95, 85.
334
Ibid.: 90.
335
Ibid.
К несчастью для жертв изнасилования и женщин в целом, исследования, проводившиеся в 1970–1980-х годах, показывают, что одежда, которую мужчины определяют как соблазнительную, интерпретируется женщинами иначе. По данным опросов, молодые женщины чаще считают, что одеваются не сексуально, а модно [336] . Многие респондентки не относили названные выше предметы одежды к категории сексуальных [337] .
Таким образом, следует задаться вопросом, можно ли действительно рассматривать те или иные вещи как сексуально провоцирующие, почему они считаются таковыми и связан ли их выбор с осознанным желанием соблазнять. Соблазнение, впрочем, не является сексуальным насилием, и, кажется, этот нюанс маргинализируется или игнорируется как судебными чиновниками, так и социологами. Согласно же исследовательским данным, женщины склонны одеваться скорее модно или привлекательно, нежели сексуально. Об этом свидетельствует отчет П. Мазелан 1980 года, посвященный восприятию жертв изнасилования. Согласно ее выводам, 39 % женщин действительно «одеваются так, что это может спровоцировать изнасилование» [338] . Все это указывает на отсутствие терминологической определенности и/или выявляет спорные и неочевидные факторы интерпретации одежды в случаях, связанных со столь серьезным преступлением [339] .
336
Cunningham & Weis 1985; cр. Lewis & Johnson 1989: 22–27, 23.
337
Edmonds & Cahoon 1984; cр. Lewis & Johnson 1989: 23.
338
Mazelan 1980: 121–132; Lewis & Johnson 1989: 23.
339
Льюис и Джонсон описывают ряд научных исследований, посвященных жертвам изнасилования, их одежде, внешности и жестам/поведению. В их числе — работа P. Терри и C. Доердж «Одежда, поза и обстановка» (Dress, posture and setting), где исследователи заключают, что «соблазнительная одежда» с большей вероятностью провоцирует сексуальное насилие, статья Д. Скроггза, «Наказания за изнасилование» (Penalties for rape), где сказано, что судьи с большей вероятностью присуждают меньшие сроки наказания для насильников в тех случаях, когда жертвы одеты вызывающе, и исследования С. Канекара и М. Колсавалла «Факторы, влияющие на ответственность, возлагаемую на жертв изнасилования» (Factors affecting responsibility attributed to rape victims) или Ю. Матеса и Ш. Кемфер «Одежда как средство невербальной коммуникации» (Clothing as non-verbal communicator), предметом которых служат одежда и предполагаемый моральный облик жертвы (см.: Lewis & Johnson 1989: 23).
Ссылаясь на исследование случаев «изнасилования на свидании», проведенное Р. Уоршоу в 1988 году [340] , К. Джонсон пишет, что мужчины могут счесть изнасилование оправданным, принимая во внимание, кто платил за ужин, сколько денег было потрачено и была ли женщина одета провокационно [341] . В своем собственном исследовании Джонсон описывала реакцию информантов-мужчин на сценарий «изнасилования на свидании»: когда их просили представить себе, в каких обстоятельствах они сами могли бы вести себя, как преступник, они упоминали о потраченных ими деньгах, а также об одежде и поведении жертвы. Вместе с тем упоминание о костюме женщины как стимуле к изнасилованию, особенно «на свидании», плохо проясняет обстоятельства преступления [342] . Как показывает Стерлинг, на самом деле важен не костюм жертвы как таковой, а его трактовка: «Похоже, что такой перенос искажает смысл почти любого женского наряда, делая его провокационным или объективирующим, независимо от того, задумывался ли он таковым и выглядел ли так изначально» [343] .
340
Warshaw 1988.
341
Johnson 1995: 292–310, 293. Джонсон обнаружила, что признание насильника виновным зависело в меньшей степени от потраченной им суммы, нежели от одежды жертвы (Ibid.: 306).
342
Ibid.: 308.
343
Sterling 1995: 104.