Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма

Коллектив авторов

Отчасти именно эту задачу поставила перед собой лос-анджелесская компания Juicy Couture. Основанная в 2001 году, она уже через два года завоевала международный рынок. Juicy делала спортивные костюмы сексуальными (а не украшающими, как надеялся Курреж), акцентируя связь между комфортом и гламуром в основном за счет аксессуаров (высокие каблуки с ремешками, новейшая дизайнерская сумочка, маленькая собачка) или привлечения знаменитой клиентуры (Бритни Спирс, Дженнифер Лопес, Мадонна, в Великобритании — Кэти Прайс). Этот костюм не был мешковатым, он не маскировал тело, подобно мужскому, а скорее наоборот — подчеркивал его; его отличали короткие жакеты и брюки, облегающие бедра почти как вторая кожа.

Спортивный костюм от Juicy изменил женскую моду. Подобно маленькому черному платью от Шанель или смокингу от Ива Сен-Лорана, он воплощал собой дух времени — экспансию знаменитостей в мир моды, кэжуализацию культуры, популярность женской йоги, — вся жизнь проходила под знаком пилатеса. <…> Спортивный костюм был доступным символом статуса, новой городской униформой для первого и эконом-классов, он появился на сцене в то время, когда модная индустрия и журналы осознали, как им выгодно сотрудничать с селебрити… [519]

519

Skaist-Levy & Nash-Taylor 2014.

Акцент

на удобстве и доступности костюма, осознание потенциала элегантной/повседневной одежды подразумевали синтез моды с жизнью. Воплощением этого подхода стал повседневный шик от Анны Кляйн, Кельвина Кляйна, Ральфа Лорена и многих американских модельеров готовой одежды. Для производства женских вещей использовались новые материалы, такие как лайкра. Повседневная одежда для мужчин, в свою очередь, соответствовала научным и профессиональным стандартам: дизайнеры, ориентированные на любительский рынок, шили коллекции из высокотехнологичных тканей. Граница между профессионалом и любителем исчезала, и это сообщало спортивному костюму любопытные коннотации: оказалось, что можно выступать (или делать вид, что выступаешь) как спортсмен, даже если это не так, и даже на досуге (поскольку спортивный костюм — это одежда для отдыха) можно выглядеть и одеваться как профессионал. И здесь мы снова сталкиваемся с парадоксом, с противоречием между спортом и костюмом, спортом и бизнесом, комфортом и парадностью, технологичностью и традиционностью. Тем не менее, несмотря на противоречивую семантику, спорт и костюм, взятые вместе, репрезентируют и пропагандируют традиционные представления о маскулинности, которая ассоциируется с силой, рациональностью, целеустремленностью, сосредоточенностью, соперничеством и в конечном счете с борьбой и победой. Но что происходит, когда спортивный костюм надевает не профессионал, соревнующийся на спортивной арене? Что происходит, когда удобство замещает дисциплину и перформанс? Что происходит с представлениями о маскулинности, если репрезентирующие ее предметы гардероба помещаются в новый контекст?

История потребления спортивного костюма — это процесс перестройки властных отношений, распространения профессиональных компетенций на сферы досуга и повседневной жизни и борьбы за права угнетенных — в том числе за право потреблять и конкурировать на равных. Спортивный костюм олицетворял собой социальную справедливость и в полной мере соответствовал духу времени. Этому способствовали развитие технологий в области текстильного производства, а также демократичность и удобство самого костюма. И между тем в XXI веке — по крайней мере, в Британии — спортивный костюм ассоциируется с антиобщественной деятельностью. Он превратился в фирменный знак обездоленного класса: бунтовщиков, воров, безработных, возмущенной молодежи в возмутительно одинаковых дешевых серых спортивных костюмах. Это больше не атрибут одинокого бунтовщика. Теперь это символ армии, угрожающей статус-кво. Во всяком случае, именно так спортивный костюм описывается сегодня средствами массовой информации.

В работе, посвященной развитию неолиберализма в Великобритании, И. Тайлер писала о том, как сообщества меньшинств вовлекаются в протестную деятельность, вызывающую отвращение и ужас контролирующего большинства [520] . Тайлер рассказывает, как неолиберализм, представительствующий за бесклассовую демократию, конструирует среду, которая радикально исторгает из себя те или иные группы людей [521] , формируя тем самым класс, стоящий ниже самой последней ступени социальной иерархии [522] . Такие группы не вписываются ни в социальный, ни в эмоциональный мейнстрим. Они мыслятся как «другие», как аутсайдеры, и вызывают возмущение, поскольку вследствие устоявшихся стереотипов ассоциируются с характерологическими свойствами и моделями поведения, которые кажутся большинству отвратительными — например, с нечистотой, болезнью, безнравственностью, склонностью к преступной деятельности и так далее [523] .

520

Tyler 2013: 3–4.

521

Ibid.: 7–9.

522

Ibid.: 19.

523

William Miller, цит. по: Tyler 2013: 21.

Поскольку отвращение базируется на консенсусе, оно должно иметь узнаваемую форму. Мы испытываем отвращение, сталкиваясь с неким объектом, который, в свою очередь, помогает рационализировать и легитимизировать наши ощущения. Такой объект квалифицируется как «не-я». Одежда играет важную роль в этом процессе, поскольку она представляет собой самый репрезентативный индикатор самопрезентации и групповой идентичности [524] . Как отмечает Д. Крейн, «одежда как артефакт „конструирует“ поведение, навязывая людям латентную социальную идентичность и давая возможность подтверждать ее снова и снова» [525] . И хотя мода сама по себе не определяет наше поведение, социально стигматизированная одежда потенциально способна трансформировать нормативные и общепринятые поведенческие модели. Некоторые предметы гардероба с большей вероятностью будут маркировать их владельца как «другого» [526] . В случае со спортивным костюмом отвращение к тем, кто его носит, служит симптомом глобальных социально-политических и гендерно маркированных тенденций, которые начали складываться в 1980-х годах.

524

Davis 1994; Barnard 2002; Lurie 1992.

525

Crane 2001: 2.

526

Turney 2009 (Тёрни 2017).

Хотя историки традиционно связывают интеграцию спортивного костюма в мужскую моду с распространением американского рэпа и черного хип-хопа, в Великобритании этот предмет гардероба определенно ассоциируется с белыми представителями рабочего класса. Спортивный костюм начал приобретать популярность, когда деиндустриализация [527]

была в самом разгаре, а медиа много писали о кризисе маскулинности. Было бы удобно рассматривать дальнейшую историю спортивного костюма в контексте молодежной субкультурной моды. (Я отчасти делала нечто подобное в главе о худи в настоящем издании, а также в других работах.) Проблема, однако, гораздо шире, прежде всего потому, что носить спортивный костюм может практически любой человек. Если одежда доступна всем, если она гомогенна или глобальна, как тогда получается, что она интерпретируется как революционная или возмутительная? [528]

527

«Деиндустриализация» — термин, используемый для описания процесса сокращения объемов фабричного производства и развития экономики сферы услуг с параллельным переводом производства в страны третьего мира в рамках аутсорсинга. В США и Великобритании этот процесс начался в 1970-х годах и продолжался в США и Западной Европе повсеместно вплоть до XXI века. С 1971 по 1984 год в Великобритании число рабочих мест на производстве сократилось с 8 до 5,5 миллиона; пик безработицы пришелся на 1976 год, когда 1,5 миллиона людей (6,4 % населения) не были трудоустроены. См.: Bayer 2009: 146.

528

Maynard 2004.

Мы привыкли, что женская мода ассоциируется с дискомфортом: ограничением свободы движения, облегающим силуэтом, шнуровкой. Традиционно считается, что это репрезентация социального контроля и зависимого положения женщины. Развивая эту мысль, можно было бы предположить, что с мужским гардеробом дела обстояли принципиально иначе. История, однако, свидетельствует об обратном: мужчины тоже носили шнуровку и неудобные наряды. Позднее, с развитием практик индивидуального пошива и привычки скрывать телесные недостатки с помощью одежды, комфорт начал цениться и был интегрирован в классовые иерархии. Иными словами, комфорт не противоречит нормативности или формальности, и он легко сочетается с одним из важных вестиментарных иерархических маркеров — элегантностью. Элегантный комфорт стоит дорого. Такая одежда тщательно подогнана по фигуре и сшита из хороших материалов — вероятно, на Сэвил-роу. Во всяком случае, так обстоят дела в мужской моде с начала XX века. Развитие производства и розничной торговли привело к демократизации моды. И вместе с тем, хотя клерк, на первый взгляд, может сегодня одеться как топ-менеджер, качество костюма, степень его элегантности, его вестиментарные коды говорят сами за себя. Костюм определенно имеет классовую принадлежность. Использование одежды для самопрезентации неотделимо от поведения владельца, выдающего его происхождение. Так функционирует культурный капитал в понимании П. Бурдьё [529] : принципиально важно, как именно человек потребляет и носит одежду. В 1980-х годах в Британии спортивный костюм чаще носили не спортсмены, а зрители на трибунах. Именно тогда он превратился в маркер не только маргинализованной, но и транзитивной маскулинности, обновляемой в условиях кризиса, — маскулинности, которую можно описать как «пребывающую в бездействии» [530] .

529

Bourdieu 1996.

530

Robinson 2000: 86, цит. по: Rogers 2008: 281–301, 286.

В одной из предыдущих глав я рассказывала, как субкультурные группы (например, «кэжуалы») используют спортивную одежду для взаимодействия с социокультурной маргинализацией и как они реализуют специфические виды маскулинности. В заключении я интерпретировала спортивный костюм как своего рода реапроприированный бриколаж, элемент карнавала, временно низвергающего властные иерархии.

«Закаленные в шахтах» молодые мужчины, за отсутствием шахты или верфи, где их мачизм нашел бы применение, сублимируют традиционную «грубость» рабочего класса в контексте карнавала… Можно определенно утверждать, что карнавализация популярной культуры обеспечивает им важную эмоциональную поддержку, помогающую справиться со стремительно меняющейся реальностью [531] .

531

Lancaster 1992: 53–70, цит. по: Nayak 2003: 649.

Апроприация рабочей молодежью люксовых брендов спортивной одежды (Pringle, Fila, Lacoste), предназначенной для пожилых потребителей среднего класса, играющих в гольф или теннис или увлеченных парусным спортом, помогала синим воротничкам справиться с утратой маскулинности в ее прежнем изводе. Поддерживая устоявшуюся систему власти и контроля, консюмеризм в то же время ее трансформировал. Идея власти сопрягалась с культурным капиталом бренда, прочно ассоциирующим категорию контроля с рыночными механизмами. Тем не менее традиционные репрезентации рабочей маскулинности (дисциплина, напористость, физическое доминирование, грубость) никуда не делись и находили выход в актах насилия. «Грубый» мужчина облачался в «мягкую» одежду, и получалось, что разные типы маскулинности могут мирно сосуществовать, не вытесняя друг друга [532] . Это следует принимать во внимание и при исследовании спортивного костюма: в обоих случаях мы имеем дело с одной и той же одеждой, которую носят представители одной и той же социальной группы, в условиях деиндустриализации превратившейся в новый низший не-рабочий класс. Однако если моду и поведение футбольных хулиганов можно интерпретировать как субкультурный феномен, то с исследованием групп, просто реагирующих на радикально меняющие жизнь обстоятельства, дело обстоит иначе. Ожидание или ничегонеделание в спортивном костюме предполагает совмещение двух разных модусов: актуального бездействия (ничегонеделание, ношение спортивного костюма) и потенциальной готовности к действию (спорт, сбрасывание спортивного костюма), что вызывает напряжение, требующее разрядки. Именно это дискомфортное состояние выжидания и превращает спортивный костюм в одежду подозрительных личностей — тех, кто невидим, кто пока бездействует, кто вытеснен на обочину. Человек в спортивном костюме похож на отдыхающего спортсмена. Он не может или не хочет соревноваться, поэтому само его существование ставит под сомнение жизнеспособность стереотипных маскулинных поведенческих паттернов.

532

Nettleton & 1988, цит. по: Gill et al. 2005: 38.