Крипт
Шрифт:
— Его в полночь из ворот выпустили, конного. Как на пожар — не седлал даже. И лишь через четверть часа всполошились. Потемну кинулись искать, и… папа, и Рошаль, и все. Еще ищут. А он вернулся час назад. Сам. И упал с коня. А врача нет, так я к тебе!!
Майка почти плакала, рука Сабины заболела от пожатия.
— Она… — дрожащим голосом продолжала Майка. — Ему еще хуже, чем когда из могилы вытащила. Я ему не верила, а сейчас сама ее увидела.
Ведьма запнулась и присела на ступеньку:
— К-кого?
— Призрак. Я не знаю. Ой, Сабинка, — рыжая по привычке закусила кончик
В покое плавал кровавый полусвет. Слышалось тяжелое дыхание лежащего в постели человека.
Скрип двери заставил подпрыгнуть белоголового паренька-сидельца, разбирающего строчки тяжелой книги. Налой вместе с книгой грохнулся, но даже это не заставило больного очнуться. Сабина ступней придавила опрокинутую свечу. Майка подняла книгу, прижимая к животу и громко сопя.
— "Часо-слов", — прочитала по слогам в свете очага. — Приберись и иди.
Сиделец обрадовался.
— Стой! — приказала Сабина. — Принеси мне таз, кувшин вару, тонкого льна сувой, моток ниток шелковых, толстых свечей побольше. А то сидят в темноте. Можно подумать, пасеки у вас нет! Меду горшок. Еще котелков небольших полудюжину, столько же ложек деревянных, серебряный кубок, полотенец…
Паренек с непередаваемым выражением уставился на нее.
Майка топнула ногой:
— Оглох?
Белоголовый слетел с места — точно и не было. Сабина же раздернула тяжелые драпировки на окне. Пока девушки плутали по замковым коридорам, погода успела испортиться. Снаружи стало так же темно, как внутри. Стеклянные шарики в свинцовых переплетах вздрагивали под порывами ветра, тучи резали молнии, лаял гром. Ведьма боялась гроз. Рывком она вернула занавесь на место, от очага зажгла свечу, сунула в светец. Подтащила к кровати. Взобралась по приступке, бесцеремонно уселась на край. Нашарила в сумке нож. Спросила у Майки:
— Ты как? Крови боишься?
Рыжая замотала головой.
— Помогай тогда, мне одной тяжело.
В четыре руки девушки растеребили пропитанный кровью бинт. Сабина осмотрела, обнюхала и ощупала разошедшийся шрам. Майка охнула:
— А руки мыть?
— А где?
Графская дочка унеслась. А Сабина продолжала осмотр. И не нашла ничего, что могло бы привести к долгому обмороку и лихорадке. Она своим платком вытерла князю лицо, несколько капель воды, смочив платок в кувшине, выжала на губы. И загляделась, положив подбородок на подставленное колено. Было в князе что-то от дикой конской стати. Мышцы, бугрящиеся под кожей? Стиснутая в кулак рука? Разлет к вискам широких бровей? Такой поднимет, как пушинку, и унесет — к пламени папоротника в лесных недрах, к звездам ли? Его ничуть не портили шрамы и легкая щетина, золотящаяся на щеках и подбородке поверх заживших ожогов — долго бриться больно было… Сабинка стиснула юбку кулаками — до боли в пальцах, чтобы очнуться. Это же брат Гражины. Крыжачка тридцать серебряных за него посулила, усмехаясь. Шутки лесная ведьма не поняла. Только теперь решила, что никому Ивара не отдаст. Ни смерти, ни сестре-святоше. Даже если князь, первый раз на Сабину посмотрев, в другой не взглянет.
— Не отдам.
В углу, где в измятых драпировках роилась тьма, раздалось отчетливое
Глава 19.
1492 год, июнь. Замок Эйле
Сабина не любила, когда над ней смеялись. А потому, не раздумывая, не расспрашивая, дух там или живой человек, запустила в драпировки башмаком на деревянной подошве. Неудобный и тяжелый, башмак за метательное оружие сошел отлично. Взвихрилась пыль, гобелены перемешались и рухнули, обнажая стену. И на какой-то миг ведьме показалось, что она видит там женщину — лет двадцати, в нездешнем уборе: тесном у стана и широком внизу; с распущенными черными с алой искрой волосами. Конопатую. Сабина фыркнула.
— Выходи давай! Патлы повыдергаю! — предложила она.
Но никто не вышел.
Лишь из-за двери раздались грохот оброненной посуды и удрученный вой.
— А чего она…
— Сам заткнись. Тихо.
Это Майка. Ведьма перевела дыхание.
Давешний белобрысый сиделец вваливался в покой задом, на ходу роняя утварь. Сзади шествовала графская дочь в обнимку с кувшином, завернутым в полотенце, и бранилась сквозь зубы. Сабина натянула на Ивара одеяло. Подобрала под себя босую ногу. Спросила ворчливо:
— Все здесь?
Паренек закивал. Похоже, он был не прочь убраться поскорее. Майка заперла за ним дверь на ключ; присвистнув, воззрилась на увенчанные одиноким башмаком сорванные гобелены:
— Как ты можешь это носить?
Ведьма зашипела сквозь зубы. Слетела с кровати, запустила второй башмак к первому и стала разбирать принесенное.
— А это мыло, — Майка с гордостью показала зеленоватое месиво в круглой золотой коробке. Подруга чихнула:
— Ну, слей на руки, уговорила. Теперь так. В этих котелках настои. Счас залью, крышками накрой и забудь. А за отварами следить надо. Этот котелок в этот, воды сюда и сюда… — всыпала из мешочков травы, пожевала губами. — "Песнь песней" неспеша повторишь четыре раза, и с огня долой.
— А я не знаю, — огорчилась Майка. — А по часам нельзя?
— А их разве отсюда видно? — Сабина поежилась.
Рыжая хихикнула, вытянула из-за ворота золотое, усыпанное каменьями яичко на цепочке:
— Во!
Ведьма облизнулась. Уважительно повертела часы в пальцах, ногтем подцепила крышку, полюбовалась щелкающими стрелками и рубинами вдоль часового круга:
— Отец подарил?
Вернула Майке, подавив в себе жадность:
— Ну, недосуг время терять! Следи за котелками.
А сама стала разжигать свечи.
Ивару за это время стало как будто легче. Дышал он ровнее, но в сознание не приходил. Ведьма подумала, оно и к лучшему. Стала остуженным настоем крапивы и серпорезника промывать рану.
— Сабин, а Сабин?!
— Не мешай.
— А кого ты тут воевала? Ой, кипит! Снимать уже?
— Нет. Не знаю, — Сабина послюнила кончик нитки и сунула в игольное ушко. Поводила иглой над пламенем. Подумала, что Майка не отстанет.
— Тут нет двери потайной? Или голосника?
— Чего-о?
— Ну, дырки в стене или вмурованного кувшина — чтоб из другого покоя разговоры слышать?