Кристальный пик
Шрифт:
Немайнцы прибыли вместе с Фергусом — вот почему взрывов гремело так много. Черные точки мельтешили под нами, похожие на муравьев, карабкающихся по белоснежным стенам и пытающихся просочиться внутрь. Внизу свистели снаряды, где-то приземлялись валуны, врезаясь в неприступные молочные башни, и горел заревом базар, откуда огонь наполнял жилые улицы, превращая их в горящие реки. Конечно, Амрит выстоит — из дерева здесь прилавки и мебель, но не дома, а песок тушит пламя не хуже, чем вода. Люди спрячутся в пещерах, которые, как рассказывала Ясу, простираются под всем городом подобно катакомбам Столицы, а сама она ни за что не сдастся и продержится до тех пор, пока хирды из остальных городов Ши не подоспеют
Именно это я повторяла себе, улетая, и продолжала повторять все шестнадцать часов, что мы летели над Золотой Пустошью в сторону Дейрдре, пока над головой гремела сухая гроза.
Ее грохочущие пульсирующие вспышки резали облака, но вниз не пролилось ни капли. Так и с моего лица, вопреки разрывающей душу боли, больше не падали слезы. Я глубоко вдыхала горячий, липнущий к коже воздух, не охладевающий даже на высоте, и обдумывала, что делать дальше, как исправить все, что пошло не так. Кремовый платок, подаренный Солом и заколотый фибулой у меня под горлом, хорошо защищал от песка, когда мы спустились ниже, чтобы присмотреть себе место для привала. Ясу советовала останавливаться в тени скал, если таковые найдутся, а лучше внутри них, однако плотные тучи еще закрывали солнце, даже когда наступил полдень. Это позволило нам разбить привал прямо посреди барханов, не страшась ожогов и перегрева.
Вид песков, гонимых ветром, усыплял. Положив голову Солярису на колени, я почти мгновенно провалилась в сон, невзирая на тягостные мысли. Когда же я проснулась, гроза успела рассеяться, а Мелихор с Кочевником — изрисовать весь песок вокруг нелепыми картинками на спор. Лишь Солярис сидел неподвижно, по-прежнему придерживая мою голову, и хотя спина его оставалась идеально прямой, глаза были закрыты — Сол уснул сидя, но мой сон при этом нарушить не посмел. Ладонь его так и осталась лежать у меня на затылке, а пальцы путались в волосах, которые он перебирал, пока я не уснула. Дыхание было мерным и глубоким. Я прижалась ухом к его вздымающемуся животу, чтобы немного послушать, как звучит покой.
Когда из-за туч вышло солнце, мы снова выдвинулись в путь. Золотая Пустошь занимала простор, соразмерный туату Найси, однако если тот можно было перелететь от края до края всего за двое суток, то с Золотой Пустошью так быстро не управиться. Жара и песок замедляли. Желая поскорее преодолеть надоедливую пустыню, мы нарушили завет Ясу и летели до самого вечера, отказавшись от остановок в полдень, из-за чего вскоре и поплатились: Кочевника первого настиг солнечный удар, и лишь поэтому он не успел сокрушить меня.
Вынужденные заночевать, мы спустились на землю вблизи руин древнего города, утонувшего в песке, но не осмелились войти в проклятую обитель, где когда-то поклонялись Дикому, пускай многие рундуки[26] и уцелели. Вместо этого мы отыскали пещеру в окружении голых обожженных деревьев, неглубокую и круглую, где развели костер, чтобы пожарить парочку варанов, подбитых Кочевником еще на прошлом перевале. Жаренные на углях, они оказались на вкус как курица, и были всяко лучше, чем пресные хлебные лепешки, которые насобирала нам в дорогу Мелихор (Сол оказался прав — только их она и взяла). Я в одиночку умяла целого варана, раз Кочевник отказался от еды: когда его наконец-то перестало рвать, он завалился на подстилку и стал глушить пустое вино.
— Впервые я так рад, что ошибся, — сказал он внезапно, уставившись в потолок. На его лице по-прежнему не было краски, и потому юность, раскрашенная вместо этого тенями от костра, казалась невинной, чистой, почти такой, каким и был сам Кочевник в глубине своей полумедвежьей души. — Я так переживал за Тесею все эти дни, корил себя, что позволил ей остаться, что не утащил из сида силой… Стоило задремать, как мне снилось, будто я с родителями укрываю ее полевыми цветами, вереском и незабудками, прежде чем сжечь. А Тесея-то оказалась всех умнее, действительно в мать пошла! Богов выбрала, а не людей. И правильно сделала. В сиде ей сейчас всяко безопаснее, чем в нашем мире. Там ее по крайней мере никто не зарубит топором и не задавит камнями. Будь она здесь, с нами, я бы боялся гораздо сильнее.
— А ты мудреешь на глазах, — похвалил Солярис вполне серьезно, и Кочевник так же серьезно ответил:
— Ага. Спасибо. Наверное, это от перегрева. Вот искупаюсь в речке холодненькой, как только Золотую Пустошь пересечем, и мигом все пройдет, дай боги!
Мелихор и Солярис переглянулись, но промолчали, продолжив жевать изюм, из-за которого часом ранее снова и поругались. Я наблюдала за ними, спорящими о пользе сухофруктов, как за детьми, и страхи начинали рассеиваться. Помогало и гранатовое вино, которое мы распили на троих из бурдюка Кочевника, когда тот заснул, раскинув руки. От питья и усталости, накопленной за недели странствий, я теперь легко погружалась в сон что посреди песка, что в пещере, что прямо у Сола на спине. Именно поэтому вскоре и заснула снова. Костер трещал, обугливая вараньи косточки, подброшенные к сухим поленьям, и в конце концов стал затухать. Примерно в то же время я почувствовала, как Солярис целует меня в лоб, и резко проснулась. Но не из-за него, а из-за холода, который за тем последовал и которого не должно быть, когда рядом лежит дракон.
— Сол?
Я заерзала на подстилке и похлопала рукой по другой ее стороне — мятая и пустая. Приняв сидячее положение, я подождала, когда глаза привыкнут к темноте, прежде чем смогла разглядеть очертания Мелихор, свернувшейся у стены калачиком, и Кочевника на другой стороне от нее, храпящего так, что с потолка сыпалась сухая известь. В кострище тускло светились угли, покрытые оранжевыми прожилками, но мне все равно пришлось передвигаться на ощупь, чтобы добрести до выхода из пещеры и встать на тропу лунного света, просачивающегося внутрь.
Звезды в Золотой Пустоши горели необыкновенно ярко, и вместе с полной луной, низко висящей над горизонтом, небо напоминало дно королевского ларца, усеянное бриллиантами. В их сиянии песчаные дюны приобретали стальной оттенок, такой же морозный, как ночной воздух. От перепада температур трещала голова, а по коже ползли мурашки. Я обхватила себя руками, вглядываясь вдаль, где из-под песка выступали белые камни оскверненных руин, пока вслушивалась в ночную мелодию пустыни.
Если днем здесь стояла тишина такая же мертвая и выжженная, как земля, то ночью Золотая Пустошь оживала. Где-то вдалеке раздавались завывания диких зверей, звуки тигриной охоты, шелест песка, гонимого ветром, и стук чего-то, похожего на барабаны, будто у пустыни билось сердце. В этой музыке первобытных начал приглушенные голоса, доносящиеся из-за скрюченных деревьев, казались чужеродными. Я разобрала их не сразу, но затем разглядела и две непропорционально длинные тени, просвечивающиеся через каньонную трещину. Однако те голоса мигом затихли, стоило мне приблизиться к ним, а песку под ногами захрустеть.
— Ох, поглядите, кто проснулся!
— Сильтан?
Я растерла рукой глаза, проверяя, не снится ли мне. Он сидел на высохшем срубе пня, который мы пустили на костер, и раскачивался на одном месте, теребя новенькую серьгу в ухе — круглую, как монета, да еще и с россыпью самоцветов по краям. Одежда на Сильтане была самой простой, зато на тонких пальцах с перламутровыми когтями красовалось минимум по десять перстней. Песок лип к его босым ногам, а волосы лежали в несвойственном ему беспорядке. Очевидно, он только-только прилетел, но оставался вопрос — как?