Критическая температура
Шрифт:
Ашот глянул на пол, потом на Милку. Тряхнул головой.
– Нет.
– Врешь!
– Сказал – нет! – категорически повторил Ашот. И по лицу его было видно, что ничего другого он не скажет.
Милка вздохнула, отходя от него. И на смену недавней взвинченности как-то сразу пришло опустошающее безразличие. Ей стало вдруг все равно – до скуки.
Заявление Ашота ничего не значило: он был в хороших отношениях со Стаськой, еще когда тот жил во дворе по улице Капранова… Категоричность Ашота почти наверняка доказывала противоположное тому, что он говорил… И некоторое время Милка думала об Ашоте Кулаеве.
Потом,
Возвращаясь к тайным перипетиям жизни Клавдии Васильевны, подумала: «А у Неказича есть дети?» И вспомнила: да! Четверо. К тому же молодые. Он женился лет сорока… Начинала вырисовываться личность адресата. Но это не вызвало у нее никаких определенных эмоций.
С трудом дождалась конца занятий.
Еще на уроке Неказича Милке было совершенно безразлично, как там и что думает о ней Стаська Миронов. И отчуждение его, и хамская записка затронули ее лишь постольку-поскольку. Но чем откровеннее он избегал разговора с ней, тем настоятельнее становилась для Милки необходимость в таком разговоре. Капризом это было или естественным желанием прояснить отношения, но идея увидеться со Стаськой один на один сделалась к последнему уроку просто навязчивой. Если не сказать болезненной, как у психопатки какой-нибудь. Милка даже взяла ручку, листок бумаги и хотела отправить ему еще одно послание: «Нам обязательно надо поговорить». Устыдилась. Она трижды пыталась наладить с ним контакт, все три раза начиная, по сути, одинаково: с того, что им надо поговорить, и он трижды недвусмысленно отвергал ее попытки.
С Юркой относительно вечера они условились, так что после занятий Милке без труда удалось избежать с ним встречи. Своей всегдашней попутчице Ляльке Безугловой она сказала: надо забежать в универмаг. Потом испугалась, правда: вдруг Лялька захочет пройтись до универмага? Но та, к счастью, покупать ничего не собиралась.
Милка одной из первых забрала с вешалки свое легкое, в серебристую клеточку пальто и, выйдя из школы, направилась в противоположную от улицы Капранова сторону – туда, где останавливались трамваи на юго-запад, и где, направляясь домой, не мог не появиться Стаська.
Чугунная решетка и яркие рекламные щиты на ней прикрывали Милку со стороны школы, киоск «Союзпечати» и бездействующие автоматы газированной воды – со стороны трамвайной остановки. Ей же из своего убежища было хорошо видно и школу, и остановку.
Унизительно было и стыдно прятаться, как маленькой девчонке, чтобы поймать кого-то на три слова. И кого поймать – Стаську. Который еще вчера – только пожелай она – два часа поджидал бы ее за этим самым киоском. Чувство стыда и униженности возрастало от минуты к минуте, но Милка упрямо не покидала своего убежища, испытывая при этом даже какое-то нездоровое удовлетворение. Пусть она совсем унизится – от этого Милка станет ожесточеннее и будет иметь полное право надавать Стаське пощечин, если не в прямом смысле, то хоть в переносном.
А Стаськи, как нарочно, все не было. Милка проводила глазами своих одноклассников, меньшая часть которых прошла мимо нее в сторону трамвайной остановки, остальные, среди которых был Юрка, – по направлению к улице Капранова.
Потом разошлась почти вся первая смена. Последними из школьной двери вывалили ярким рассыпающимся клубком семиклассники из «в», задержанные по неизвестной причине. Стаська появился сразу вслед за ними, когда Милка уже и злость растеряла, и устала от ожидания, так что, застигнутая врасплох, не вдруг могла припомнить, что хотела сказать ему в первую очередь.
Но Стаська, к некоторому облегчению и к досаде ее, не собирался ехать в юго-запад, а следом за большой группой семиклассников зашагал по направлению улицы Капранова.
Милке ничего не оставалось, как догонять его. С трудом высвободив свой портфель из чугунных тисков ограды, отчего на желтой коже появились коричневые и черные полосы, она вернула себе необходимую для разговора злость и, глядя в удаляющуюся Стаськину спину, зачастила по тротуару короткими, но решительными шагами.
Не разобрала, что крикнул Стаська в сторону семиклассников. Машинально остановилась, когда он остановился, и видела, как, отделяясь от группы своих дружков, подбежал к нему Герка Потанюк, загадочный – то ли круглый идиот, то ли очень хитрый – мальчишка.
Разговора их Милка не могла слышать да и не хотела. Наконец Потанюк возмущенно махнул рукой и побежал догонять товарищей. Стаська хотел удержать его, потом сердито окликнул:
– Герка!
Тот приостановился.
– Чего ты?! Сколько я тебе… – Герка не договорил и, придерживая рукой дерматиновую сумку на боку, помчал дальше.
Стаська некоторое время глядел в землю перед собой, а когда Милка хотела позвать его, вскинул голову и почти побежал следом за Геркой.
Милка бежать на глазах у прохожих не собиралась, но в досаде обругала Стаську и, перекинув горемычный портфель из руки в руку, поспешила в том же направлении. От угла она увидела, что переулок Героев стратосферы пуст, а на улице Капранова настигла всех семиклассников со своего и соседних дворов, но ни Стаськи, ни Герки Потанюка среди них не было. Ото всей этой гонки лишь усилилось ощущение, что Стаська – жалкий предатель.
Злая и разочарованная, сразу убавила шаг и оглядела себя. После утреннего дождичка тротуары давно просохли, но кое-где еще сохранились лужицы, и в спешке Милка забрызгала сзади все чулки. Такой стыдобы она еще не замечала за собой, поэтому, оглянувшись на прохожих, торопливо перешла с кромки тротуара на противоположную его бровку, что вдоль домов, как будто грязевые кляксы на ногах станут от этого менее заметны.
Утром весь сегодняшний день представлялся иначе. Мать впервые закатила Милке такие пышные именины по той причине, что это был ее последний школьный праздник. А для Милки вчерашний вечер по многим причинам становился особенным, переломным в жизни… И утром, подкалывая кружевные манжеты к рукавам платья беж, она, примостившись на диване, босая, еще не причесанная, в легкой ночной рубашке, испытывала преступное томление и каким-то внутренним чутьем улавливала предательскую дрожь в мышцах тела от радостного нетерпения поскорей войти в класс, увидеть девчонок, Юрку, чтобы тем самым как бы вернуться во вчерашнее…
Теперь, войдя в квартиру, Милка бросила портфель на тумбочку и минуту-другую стояла недвижная перед зеркалом, что гвоздями когда-то приколачивал в коридоре Стаська Миронов. Потом сняла пальто, сбросила туфли и по мягкой ворсистой дорожке все так же бессознательно прошла в кухню.
Пока мать бывала на работе, Милка никогда ничего не готовила себе.
Вот и на этот раз: открыла холодильник, достала кусочек желтоватого, прихваченного временем сыра и, не отходя от холодильника, меланхолично прожевала его без хлеба.