Критическая температура
Шрифт:
– Здравствуйте, здравствуйте! – не отрываясь от бумаги, весело отозвался штатский. И так же, не глядя, спросил: – Хозяйки? – Будто знал, что войдут двое, а не одна, и не мальчишки, а девчонки.
Милиционер оглянулся на них с подобающей случаю серьезностью, но не выдержал и широко ухмыльнулся, потому что был молодой, с веснушками, и на погонах его – хоть шаром покати – ничего не было. Это Милка знала: рядовой.
Елена Тихоновна в ответ на «здравствуйте» лишь бросила еще один короткий взгляд по направлению двери, но ничего не сказала.
– Раздевайся! – шепотом приказала Милка Оле.
Та сдвинула
Милка неприметно вздохнула, разглядывая милиционеров.
– Мальчишки где? – спросила она прежним шепотом. – Не пришли еще?..
Оля, приподняв плечи, кивнула на ранец и сумку за трельяжем.
– Ну, что ж, – сказал штатский, поднимаясь из-за секретера. – Будем искать! А сейчас глянем еще во дворе….
Он кивнул неприветливо сосредоточенной Елене Тихоновне, а проходя мимо девчонок, оглядел обеих. Оле весело подмигнул на прощанье, а потом задержал свой взгляд на Милкиных ногах дольше, чем следовало. Судя по серебру на висках, было ему уже за сорок, и Милка с неприязнью подумала: «Мог бы не заглядываться уже…» – хотя в любых других условиях этот факт вызвал бы у нее только удовлетворение.
Посматривая на мать, Оля медленно, нехотя повесила болонью… Так же нехотя начала снимать башмаки.
Секретер не закрывался, и Елена Тихоновна дважды прихлопнула его, так что зазвенела посуда в кухне.
Милка выскользнула вслед за милиционером.
Елена Тихоновна была единовластной, непререкаемой главой в доме и не скрывала этого. Ее любимой присказкой было: «Я родила троих!» Предполагалось, что утверждение это исчерпывает всю значимость жизненного подвига Елены Тихоновны: она свое сделала, об остальном должны позаботиться другие. И в первую очередь – муж, Анатолий Степанович. Нелегко, должно быть, досталось Оле уговорить ее раскошелиться на шикарное макси…
Через двор по направлению к школе, поглаживая кончиком указательного пальца усики, шествовал в сопровождении своего младшего брата Ашот. Милка вспомнила, что братишка его, Загир, тоже из седьмого «в» и шел сегодня в общей толпе впереди нее. Остановилась на дороге у них.
– Герка Потанюк дома?
– А я откуда знаю?! – искренне удивился Загир и, явно подражая брату, коснулся пальцем девственно чистой губы.
– А Стаську Миронова ты не видел?
Загир недоуменно хмыкнул в ответ.
Не давая Ашоту возможности сострить по этому поводу, Милка отвернулась от них и шагнула к милиционерам у школьной стены. Ашот и Загир пристроились за ее спиной.
Со стороны двора двенадцатая школа не имела входа, поэтому, чтобы попасть на занятия, приходилось обегать почти весь квартал. Стена по сути была глухой. Во двор бельмами закрашенных окон взирал спортзал, раздевалка, химлаборатория. Если не считать двух зарешеченных окошек на лестничных площадках, которые располагались у самого пола, во двор из школы выходило таким образом лишь единственное окно директорского кабинета. И милиционеры, заглянув через него, убедились, что кабинет пуст. Затем некоторое время они молча поглядывали то на землю у своих ног, то на бетонированный приступок цоколя, который был немногим выше их колен, то на форточку вверху. Наконец, который в штатском, сказал сам себе: «А ну!» – и, отодвинув молодого милиционера, легко, с двух шагов разбега вспрыгнул на
А когда он, прежде чем соскочить на землю, глянул через плечо на зрителей: на Милку, Ашота и Загира, Милку осенило. И первым чувством ее было удовлетворение, эдакое самодовольное, даже гордое удовлетворение – она поняла мысль штатского: в форточку не мог пролезть взрослый человек! Вторым ее чувством была радость – словно огнем обдало Милку: ни Стаська, ни кто другой из десятого класса «а» не мог пролезть через форточку! И сразу вслед за этим: Загир мог бы пролезть! И Герка Потанюк – мог бы!.. Что общего между ним и Стаськой?
Она приросла к земле и не слышала, о чем говорили между собой милиционеры. Видела, как они пошли в сторону арки, как затерялись в толпе людей на улице (должно быть, кончился очередной сеанс в кинотеатре «Ладога»). Услышала голос Ашота:
– Завертелись колесики?
Милка обернулась к нему.
– Расследование ведешь?.. – криво усмехнулся Ашот.
Милка должна была что-нибудь соврать, изобразив беспечность, но догадалась, что это у нее не получится.
– Веду.
Ашот глянул на брата, который, поглаживая пальцем верхнюю губу, взирал на них с явным любопытством, развернул Загира на сто восемьдесят градусов и дал ему любовный, братский подзатыльник.
– А ну, марш! – И когда Загир, понимающе оглянувшись на них, исчез, снова обратился к Милке: – Зачем тебе следствие понадобилось? – Его всегдашней усмешки не было на этот раз. Прищуренные глаза смотрели настороженно, цепко.
– Просто так, – сказала Милка. – Для ясности. А тебя что, волнует это?
– Меня? – удивился Ашот. – Нет! Мне это совсем ни к чему. Но и тебе – тоже.
– Мне – к чему, – сказала Милка. – И ты это знаешь.
– Ничего я не знаю! – обозлился Ашот. – Ты тоже не знаешь. Поняла? Не навыдумывай глупостей!.. Миледи… – добавил он после паузы и, круто развернувшись, зашагал прочь от нее. – Загир? Где ты?!
А Милка, опустив голову, побрела домой. Но возле двери, что вела со двора в подъезд Анатолия Степановича, задержалась, потом решительно рванула ее на себя и словно окунулась в прохладные, густые после уличной яркости сумерки лестничной площадки.
Елена Тихоновна куда-то вышла. Квартира была по-прежнему не на замке, но Милка позвонила. И когда Оля открыла дверь, что-то дрогнуло в ее лицо. Но обрадовалась она или нет, понять было невозможно.
Прошли в комнату. Оля выдвинула для Милки стул, сама села на угол кровати.
– Что они здесь делали, Оля?
Та повела плечами: она не знает.
– Мама ничего не говорила?
Оля опять неуверенно шевельнула одним плечом. Потом ответила:
– Нет.
– Но почему ты так расстраиваешься?
– Папа не велел вызывать милицию… – упрямо повторила Оля.
Милка заерзала на стуле.
– Потому что он думает – это сделал кто-нибудь из нашей школы, да? – спросила она.
Приподняв голову, Оля долго смотрела на нее в упор. Недавняя растерянность ее исчезла, в лице проступила та всегдашняя отцовская твердость, которая делала его похожим на героев кино: благородных, мужественных. И голос ее прозвучал спокойно, когда она ответила: