Критические статьи, очерки, письма
Шрифт:
Я немедленно выехал бы в Мадрид и прибыл бы одновременно с этим письмом, если бы меня не удерживало сейчас в Джерси начатое мной литературное издание. Как только я освобожусь от этой работы, — что, надеюсь, будет очень скоро, — я поспешу воспользоваться вашим любезным приглашением, которое считаю для себя весьма почетным.
Ваше гостеприимство, предложенное с таким великодушием, особенно драгоценно для меня потому, что оно предоставляется не мне одному: Испания заявила через вашу газету, через печать и через свое правительство, что она распространяет его на всех других изгнанников. Есть ли страна, более достойная стать великим убежищем для гонимых, чем Испания? Испания поняла, — вот как мы объясняем себе слова ее правительства, — что предоставление народом убежища изгнанникам,
Смелей, граждане! Завершайте то, что вы так великолепно начали. Цивилизованный мир взирает на вас. При теперешнем положении в Европе можно сказать, что испанская революция взяла на себя заботу обо всех народах. Испанцы, вы снова озарили светом вашу славную страну; над вами взошла заря. Слава вам! Вы доказали, что страна, давшая великих поэтов и великих мореплавателей, может дать и великих граждан. А нам, изгнанникам, живущим непоколебимой надеждой, позвольте от всего сердца приветствовать вашу прекрасную революцию — вступление, славную прелюдию к последней революции, которую предвидят мыслители и ждут грядущие поколения, которая положит конец деспотизму и войнам и скрепит посредством истинной демократии великую братскую федерацию Объединенных Народов Европы.
Приношу Хунте спасения мою глубокую благодарность и горячие братские чувства.
В. Г.
Марин-Террас, 17 августа 1854
Сандерсу
Марин-Террас, 31 октября 1854
Когда вы пишете, сударь, говорит ваша душа — душа гордая и свободная. Вы достойны говорить с Францией и говорить от имени Америки. Иногда наши взгляды расходятся, и это вполне естественно. Но в глубине наших душ — одно стремление; вы хотите того же, чего хотим и мы: достоинства человеку и свободы миру. Я восхищаюсь вами и даже готов вас полюбить. Вы взяли на себя благородную миссию, продолжайте же ее. Продолжайте ваше высокое и святое дело пропаганды; говорите правду всем: и порабощенной Франции, которая прежде помогала Америке, и свободной Америке, которая должна теперь помочь Франции. Ни вы, ни я — позвольте мне объединить наши имена — не принадлежим к тем, кто льстит народам. Будем же говорить им правду в глаза, чтобы вернуть им их величие. В тот день, когда Америка захочет, — Франция сможет; в тот день, когда Франция сможет, — мир оживет.
Дорогой согражданин великой единой республики, сердечно жму вашу честную руку.
Виктор Гюго.
Госпоже де Жирарден
Марин-Террас, 4 января 1855
На заре этого, 1855 года для нас блеснул рассвет: то было ваше письмо. Оно осветило нас своими лучами, словно заря, и, словно заря, принесло с собой росу слез. Когда я читал его, мне казалось, я видел ваше прекрасное и спокойное лицо, напоминающее воплощенную надежду. Весь Марин-Террас на мгновение как будто озарился вспышкой радости.
Я совсем не спешу и гораздо больше озабочен завтрашним днем, чем сегодняшним; завтрашний день будет грозным, разрушительным и вновь созидающим, но всегда справедливым. Таков идеал. Достигнем ли мы его? То, что делает бог, он делает хорошо, но когда орудием бога служит человек, орудие это подчас вырывается у него из рук и режет вкривь и вкось, вопреки воле мастера. И все же будем надеяться и будем готовы. Республиканская партия медленно созревает
Итак, я не спешу; я печален, я страдаю от ожидания, но все-таки жду и считаю, что ожидание благотворно. Больше всего тревожат меня, как я уже говорил, эти все скапливающиеся революционные силы, которые бог выводит сейчас на сцену за спиной у Бонапарта, словно за ширмой; я наношу удары по этой ширме и пробиваю ее, но вовсе не желаю, чтобы бог убрал ее раньше времени. Впрочем, вы правы, теперь уже виден конец. Не может быть иного исхода в 1855 году, чем в 1812. Березина теперь называется Балаклавой; маленькое «н» падет, как пало и большое где-то в России. Только теперь это будет называться не Реставрацией, а Революцией.
А вас можно называть госпожа де Сталь, так же как и госпожа де Жирарден, недаром вас зовут Дельфина, и вы с прелестным равнодушием светила озаряете своими лучами эту клоаку. Я горю, а вы блистаете, и издалека, из глубокого мрака мой пламень приветствует ваше сияние. Вы пожинаете успех всюду, где только вам захочется; вчера в театре Мольера, сегодня в театре Скриба. Вам вздумалось прославить комедию-водевиль, и вам это удается, Париж вам рукоплещет, и Джерси советует Гюйо добиться осуществления законных авторских прав, что приведет, быть может, музу в наш океанский Карпентра. Ибо ведь вы нам почти обещали приехать, не забывайте этого, пожалуйста. Итак, мы ждем вас, а пока — наш Карпентра дает балы, где ваши цветы всех восхищают. Моя дочь весь вечер танцевала с вашим букетом, они были неразлучны и ослепили англичан, у которых Крымская война еще не убила любви к ригодону. Говорят, что Париж менее беззаботен; я это понимаю. Стыд еще горше несчастья.
Вообще же в воздухе чувствуется уверенность в скором падении М. Б., мне пишут об этом отовсюду. Только что Шарль, закуривая сигару, сказал: «1855 год будет годом, чреватым событиями».
Вчера я говорил о вас с Ле Фло, который восхищается вами и обожает вас, — как видно, заразился от нас в Марин-Террасе. Он часто заходит ко мне, и это привело к тому, что в Париже вскрывают его письма; недавно начальник полиции послал одно из них военному министру, который показал его номеру III, а тот прочел и сказал: «Смотрите-ка, Виктор Гюго сделал этого Ле Фло красным».
Ле Фло передал мне эти слова, и я его поздравил.
Месяца через два вы получите «Созерцания». Пришлите мне ваши последние шедевры. В этом письме вы найдете мою речь, о которой вы говорили; она наделала шуму в Англии и вызвала угрожающую реплику, брошенную мне перед всем парламентом, на которую я тут же ответил. Посылаю вам и свой ответ на эту угрозу.
Я нарисовал для вас свой портрет. Это не имеет отношения к политике, поэтому я пошлю его вам из Джерси. Выйдет довольно большой конверт, я отправлю его ценным пакетом и думаю, что вы получите его почти одновременно с этим письмом…
В. Г.
Герцену
Марин-Террас, 25 июля 1855
Дорогой согражданин, — ибо существует только одно гражданство, и в ожидании Всемирной Республики изгнание — наша общая родина, — вы высказали великую мысль. Я присоединяюсь к ней с готовностью и восторгом. Вы хотите разделить тех, кто объединяется, — королей — и объединить тех, кого разделяют, — народы. Вы хотите поднять Россию, вновь зажечь северную зарю, бросить клич свободы на московском языке, вложить руку великой семьи славянских народов в руку великой семьи человечества. Вы поступаете как европеец, вы поступаете как человек, вы поступаете как мыслитель; это хорошо. Вы доказываете, что политика, когда это высокая политика, — высшая из философий. Журнал, который вы основали, будет одним из самых гордых знамен в борьбе за идеи. Я вас приветствую, я вас благодарю, я вас поздравляю; и если подобное слово уместно для такого скромного человека, как я, — я вас ободряю.