Критический эксперимент
Шрифт:
А я, вспоминая дальнейшую историю, все больше задумывался о дальней перспективе: выгодно ли России такое усиление будущей единой Германии?
Симпозиумы на некоторое время прекратились. У Анны уже был виден животик, и Гретхен была вынуждена подкладывать себе на живот подушку, не снимать пеплоса и избегать контакта с гостями. Многие искренне желали этим женщинам благополучно разродиться и вернуться к своему занятию.
На паре симпозиумов, когда они еще были полноценными, были французские гости: князь Ришелье и маркиз де Линь. Они рассказали о симпозиумах во Франции, и легенды разошлись по всей Европе. Французские куртизанки стали пытаться устраивать подобные же вечера, а за ними потянулись Италия и Англия. Лишь в
Магистр Шлюк появился с двумя экземплярами тщательно переписанной книги. Суворов просмотрел книгу, выдал Шлюку червонец премии из каких-то казенных средств, поселил его временно при остроге на казенных харчах (но не в камере, а в помещении для служителей), и велел ему проследить, как его два письмоводителя перепишут еще два экземпляра книги, дабы послать в Петербургскую и Берлинскую академии наук. Впоследствии оказалось, что и здесь генерал был прозорлив…
После изготовления экземпляров один экземпляр собственноручной рукописи Шлюк передал в университет с нижайшей просьбой прочитать и устроить обсуждение, а сам уехал в Мемель. Суворов направил две копии в Академии наук.
Живот и подушка все росли, и я уже с нетерпением ждал, кто же родится? Анна пожаловалась, что ей холодно и скучно спать у себя, и Гретхен милостиво разрешила ей греть меня телом, как в первую нашу ночь. Постель была еще раньше заменена на широкую и роскошную, и на ней мы прекрасно умещались втроем. Я сам не ожидал, что спокойно восприму такое, но вот ведь как и я сам изменился…
Прошло три месяца, а ученейшие профессора все изучали книгу. Торопить их было неприлично, и мы со Шлюком ждали. А тем временем Анна родила прекрасного (как мне показалось, поскольку я давным-давно ждал) пухленького и здоровенького мальчика. Через семь дней состоялись крестины. Генерал помнил свое слово, но настоял, чтобы крестной матерью была только что перешедшая в православие Анна. Он-то прекрасно знал, кто настоящая мать.
Генерал все время вглядывался в ребенка. Ребенка окрестили как Павла Антонова Аристофанова, русского дворянина. Генерал публично сказал, что он послал прошение на высочайшее имя о признании только что окрещенного младенца законным сыном Антона Поливоды и о смене оному дворянину фамилии на Аристофанова в знак признания его литературных заслуг.
Выйдя на площадь перед церковью и увидев, какая толпа народа собралась посмотреть любопытное зрелище личного крещения незаконного ребенка генерал-губернатором, генерал сказал речь, против своего обыкновения, на немецком языке. В ней он заявил, что этот мальчик — первое свидетельство растущей искренней и глубокой любви между пруссаками и россами, и поэтому он назван в честь государя императора. Русское правительство, как и обещало, блюдет все традиционные права и вольности Пруссии, уважает протестантскую религию и признает пруссаков своими полноправными гражданами, которым открыты все города России для занятий ремеслом и беспошлинной торговли и все должности на российской службе. Так что служите, работайте и торгуйте! Россия необъятная, ей нужны и хорошие мастера, и оборотистые купцы, и толковые чиновники, и преданные офицеры и солдаты. А всеми этими качествами уроженцы Пруссии обладают. Он объявил о новой милости императрицы: для рекрутов и охотников-солдат из Пруссии срок обязательной службы сокращен до двенадцати лет, и после отпуска они вольны сами решать, возвращаться ли служить на унтер-офицерских должностях с перспективой по выслуге стать офицером и дворянином, или же уйти в отставку в следующем чине.
Он добавил, что этот ребенок также является свидетельством, как любезно будут приняты те, кто сами перейдут в православие либо обратят в него своих детей, но что, как до сих пор никаких утеснений в своей вере пруссаки не испытывали, так они испытывать и не будут. Если в каком-то российском городе соберется община прусских немцев, им всегда будет дано разрешение построить свою кирху и учить детей своей религии. Пруссия, сказал он, для молодого императора и его венценосной матери как любимое дитя России.
Наедине генерал сказал мне, что он внимательно изучал младенца, но так и не понял, на кого же больше похож маленький Павел: на него или на меня. Я признался, что тоже пока не понимаю.
<<На зубок>> младенцу генерал подарил целых тысячу рублей, так что Гретхен все-таки его подоила, хоть и не для себя лично!
Барков прислал мне письмо, что императрица-мать организует Российскую академию и приглашает меня переехать в Питер и стать академиком. Я отказался переезжать, и меня сделали почетным академиком.
Гретхен души не чаяла в младенце. Она уже отчаялась иметь своего ребенка, а дитя ей очень хотелось. Было умилительно смотреть, как две мамаши хлопочут над дитем. Но Гретхен позвала массажистку, и тщательно следила, чтобы Анна не обабилась. Поэтому она наняла еще и няньку.
Через полтора месяца после родов возобновились симпозиумы. По-моему, Гретхен и Анна стали еще прелестней, а Анна стала вроде даже чуть умнее. На первом симпозиуме произошел маленький конфуз. Поскольку по отношению к <<рабыне>> умеренные вольности дозволялись, один из гостей легонько сжал грудь Анны, когда она в конце вечера его целовала, и из груди брызнуло молоко ему на одежду.
– - Мою грудь может сосать лишь мой крестник, — обиделась Анна.
Все рассмеялись.
Симпозиумы для профессоров устраивались регулярно и намного дешевле, чем для знатных гостей, поскольку мы во время таких симпозиумов заодно проверяли детали соответствия античности (конечно же, мы не добивались полного соответствия, но все отступления должны были быть обоснованы) и тренировались в языках и в античной словесности. На таких симпозиумах мне и удалось подтолкнуть неповоротливую ученую массу, неспешно передававшую книгу один другому, к тому, что пора бы все-таки устроить ее обсуждение. Было решено через неделю, 12 мая, провести ученое собрание. Шлюка немедленно известили, и он приехал. От Петербургской и Берлинской академий никакой реакции после писем о получении рукописи не было. Наконец петербуржцы признались, что рукопись потерялась, а судьбу берлинской мы так и не выяснили.
Я пришел на ученое собрание, но уважаемые ученые мужи встретили меня враждебно.
– - Это не открытые слушания. Допускаются лишь ученые мужи из нашего университета.
– - Значит, я имею право на собрании быть! — отрезал я.-- Я ведь ваш почетный доктор.
Законопослушным немцам возразить было нечего, а я после такого демонстративно уселся в первый ряд. Да, начало не слишком многообещающее!
Начался ученый доклад. Магистр затянул свое выступление, упиваясь немыслимыми для большинства аналогиями с санскритом, арабским, китайским и русским. Местные профессора знали в основном лишь латынь, немецкий и французский, кое-кто разбирался в древнегреческом, русский и древнееврейский знали по одному человеку. Под конец ученое собрание уже откровенно скучало, а мне, наоборот, было крайне интересно.
Наконец-то Шлюк кончил. И тут я увидел хорошо скоординированную атаку стаи. Начинали, как и полагается, молодые шакалы. Приват-доцент латинской классической литературы (боюсь переврать его фамилию) показал всем красиво расписанное на целую странцу многоэтажное предложение и прочел в нем лишь латинские ключи.
– - Посмотрите, какая грубая, невежественная и даже ошибочная латынь! И это называется научный труд!
– - Это же не латинское предложение. Это строка из персидского поэта Саади, и слова эти передают лишь часть смысла соответствующих персидских слов, располагаясь в том же порядке, что и слова персидского стиха. Вот послушайте, как это звучит по-персидски — И Шлюк произнес красивое двустишие.