Критика криминального разума
Шрифт:
— Вы знаете Готлиба Фихте? — спросил он вдруг и не стал дожидаться, пока я отвечу. — Фихте был одним из самых многообещающих студентов Канта. Когда вышла его докторская диссертация, многие считали ее автором Канта. Они думали, что он воспользовался именем Фихте как удобным псевдонимом, что, естественно, было неправдой. Фихте часто навещал своего учителя, и Кант всегда очень тепло его принимал. Но после публикации диссертации в их отношения закралась холодность и даже враждебность. Их взгляды разошлись. Да и философская мысль сменила направление. Чувство, Иррациональное, Пафос стали новыми
— И Кант принял его?
— Конечно, принял. Вы ведь знаете, какой он. Ему всегда интересно побеседовать с кем-то, от кого можно ожидать формулирования новых концепций. Мартин Лямпе все воспринял совершенно в ином свете.
Я задумался на мгновение над услышанным.
— Лямпе был всего лишь слугой. Что он мог сделать?
Яхманн не обратил никакого внимания на мое возражение.
— Фихте прислал мне письмо, в котором описал то, что случилось в тот день, — продолжал он. — По его словам, он даже опасался за свою жизнь.
Он опустился на подушку, словно его совсем оставили силы.
— Что он сообщил вам? — продолжил я расспросы, не давая собеседнику ни минуты передышки.
Яхманн поднес ко рту фланелевый платочек, сделал глубокий вдох, и густой аромат камфоры разнесся по комнате.
— Выйдя из дома Канта в тот вечер, Фихте оказался в полном одиночестве в переулке. Был густой туман и уже стемнело, но вдруг Фихте почудилось, что кто-то его преследует. Он ускорил шаги, преследователь сделал то же самое. Вокруг не было никого, к кому Фихте мог бы обратиться за помощью. Поэтому ему не оставалось ничего, как повернуться лицом к тому, кто шел за ним по пятам.
— И Фихте узнал его? — спросил я.
Яхманн кивнул:
— Узнал. Это был Иммануил Кант.
На мгновение я подумал, что жар помутил рассудок старца.
— Не тот дружелюбный Кант, с которым Фихте только что беседовал, — продолжал Яхманн, — а некий демон, жуткая пародия, очень похожая на Канта, одетая, как Кант. Он бежал за Фихте с кухонным ножом в руках и перерезал бы ему горло, если бы молодой человек не оказался проворнее. Фихте узнал его. Он увидел, что перед ним не профессор Кант, а его престарелый лакей, который за полчаса до того наливал им обоим чай в почтительном молчании в гостиной Канта.
— Господи помилуй! — не смог я сдержать восклицания, подумав, а не был ли тот вечер началом безумия Мартина Лямпе.
— Фихте назвал его злым воплощением Канта.
— Почему вы не рассказали мне об этом раньше? — спросил я.
Герр Яхманн несколько мгновений молча смотрел на меня.
— И какую пользу вы почерпнули бы из моего рассказа? — холодно ответил он вопросом на вопрос.
— А Канту было известно о происшедшем? — попытался я исправить ошибку.
Яхманн дернулся под одеялом так, словно его ужалила гадюка.
— Вы что, меня за полного идиота принимаете, Стиффениис?
— И вы его прогнали, — заключил я.
— Я попытался подкинуть Канту идею, что ему нужен более молодой слуга. Потом я написал вам, Стиффениис, и попросил не общаться с профессором. Я хотел, чтобы философ прожил старость в мире и спокойствии. Канту необходима защита от окружающего мира. Ему чрезвычайно вредны смущающие дух влияния, которые исходят от таких людей, как вы и Мартин Лямпе. Возраст сказался на стабильности и ясности ума профессора.
Меня крайне расстроила параллель, которую провел герр Яхманн между Лямпе и мной. Он все еще не мог простить мне ту тесную дружбу, которая установилась между мной и его бывшим другом, и не скрывал своей неприязни. Он нас обоих рассматривал в качестве одинаково вредных привязанностей Канта.
— Вскоре после того как я его уволил, — продолжил он, — я сделал еще одно открытие. И оно было в высшей степени печальным. У Лямпе была жена! Он был женат в течение двадцати шести лет, и никто не знал об этом.
— Но он ведь жил в доме Канта…
— Да, и проводил там день и ночь. В течение всех лет службы у него. — Яхманн покачал головой. — С точки зрения условий работы Лямпе брак кажется чем-то совершенно абсурдным.
Он сделал паузу, погрузившись в мрачное молчание.
— У Лямпе были какие-нибудь познания в философии? — спросил я.
Яхманн пожал плечами:
— Что простой пехотинец может знать о таких вещах? Да, он умеет читать и писать, но главное в том, что им овладела навязчивая идея. Однажды он заявил мне, что Кант не способен работать без его помощи. И не раз я заставал его на кухне, листающим труды хозяина. Один лишь Бог знает, что он в них вычитывал! Покидая дом Канта, Лямпе предупредил меня, что профессор не напишет больше ни одного слова без его поддержки. Боюсь, пророчество безумца оправдалось.
— Вы что-нибудь слышали о нем после его увольнения? — спросил я.
Яхманн, казалось, раздулся от возмущения.
— В последнее время я очень редко общался с Кантом. И тем не менее я старался сделать все, что в моих силах, чтобы не допустить Лямпе в его дом. Я с содроганием думаю о том, что профессор не подчинился моему запрету. — Он взглянул на меня, глаза его сверкали лихорадочным блеском и слезились. Слезы текли по щекам. — Фрау Мендельсон уверена в том, что видела именно его?
— Она видела, как он выходил из дома. Не далее как вчера. Она мне так сама сказала.
— Найдите его, Стиффениис! — крикнул Яхманн. — Найдите этого человека, пока он не натворил чего-нибудь страшного.
— А у вас есть какие-либо подозрения относительно того, где он может находиться, сударь?
Яхманн устремил на меня взгляд коршуна.
— Его жена знает. Она живет… они живут, — поправился он, — где-то неподалеку от Кенигсберга. Где точно, не знаю. У меня никогда не было особого желания что-то подробно о нем выяснять. А теперь, Стиффениис, — он наклонился ко мне и протянул холодную влажную руку, — прошу меня извинить. Весьма признателен вам за все, что вы сделали для профессора Канта.