Критика криминального разума
Шрифт:
— И что это за место?
Всего лишь на мгновение на лице женщины появилось выражение глубокой озабоченности, после чего она сказала:
— Вы говорите, сударь, что являетесь близким другом профессора Канта. Почему бы нам не спросить у него, где Мартин? Я бы сама его спросила, но не могу…
Я весь напрягся.
— Почему вы полагаете, что Канту должно быть известно, где находится ваш муж?
— Мартин часто к нему ходит, — без колебаний ответила она. — Он помогает Канту писать книгу.
— Что он делает? — воскликнул я.
— Хотя ни гроша за это не
— После того как вашего мужа уволили, — перебил я собеседницу, — ему было запрещено входить в дом Канта. Друзья профессора внимательно следят за тем, чтобы между ними не было никакого общения.
Фрау Лямпе громко и грубо расхохоталась.
— Даже его ближайшим друзьям надо иногда поспать, сударь. Мартин ходит туда после наступления темноты. Я его много раз предупреждала, да он меня не слушает. Лес — очень опасное место по ночам. — Она нахмурилась, и голос ее сделался чрезвычайно напряженным. — Вы ведь не знаете, как жилось моему Мартину в том доме. Тридцать лет он верой и правдой служил самому знаменитому человеку в Пруссии. И если бы вы знали правду, сударь, вы бы Мартину не позавидовали.
— Вашему мужу очень повезло, — произнес я жестко и без малейшего снисхождения, — он был на службе у обладателя самого выдающегося ума во всей Пруссии.
Казалось, темная вуаль опустилась на ее лицо.
— А я могла бы вам сообщить кое-что, о чем не знает никто из его лучших друзей, — ответила она очень тихо.
— Ну что ж, говорите, — отозвался я, приготовившись услышать обычные злобные сплетни, которые изгнанные слуги и их негодующие жены придумывают про бывших хозяев.
— О профессоре Канте известно всем жителям Кенигсберга, да и, наверное, всего остального мира тоже. Точность его мышления, его невероятная организованность, достойная зависти суровая самодисциплина, безупречная аккуратность в одежде. Все на своем месте: каждый волосок, каждое слово. Ни пятнышка на его репутации! В этом городе его даже прозвали «живыми часами». А я бы его назвала «заводным человеком». Ничего в его жизни не происходит случайно, само собой. А вы никогда не задумывались, как подобное положение дел может отражаться на людях, находящихся у него в услужении? Он лишил Мартина и свободы, и жизни. Каждое мгновение, начиная с того момента, когда Мартин будил его утром, и заканчивая той минутой, когда он укладывал его в постель и задувал свечу, мой муж находился рядом с Кантом, и в голове у него были только те мысли, которые вложил туда его хозяин. Ничего лишнего! Он был для Канта рабом. И даже хуже чем рабом.
Фрау Лямпе замолчала, выражение ее лица изменилось. Какая-то бунтарская мысль, казалось, промелькнула у нее в голове и вызвала морщинки на лбу, словно ветерок, пронесшийся над гладью спокойного озера.
— Мой муж сделался буквально одержим мыслью о необходимости помогать профессору Канту. И когда герр Яхманн уволил его, я поняла: случилось нечто незапланированное. Он во всем винил Мартина…
— Дело было не в чьей-то вине, —
— Возможно, — отозвалась она, пожав плечами. Легкая дрожь в руках и не совсем обычный блеск глаз свидетельствовали о том, что фрау Лямпе чего-то боится. — У Мартина была еще и особая работа в доме профессора. Он делал нечто такое, чего никто, кроме него, сделать не мог, — добавила она едва слышным шепотом.
— Особая работа? — переспросил я. Неужели, подумал я, из-за исчезновения мужа ей полезли в голову всякие фантазии?
— «Я вода в колодце Канта», — как-то сказал мне Мартин.
— И что, по вашему мнению, он имел в виду?
Фрау Лямпе сверкнула на меня глазами.
— Ну как же, книгу, которую пишет профессор Кант! — воскликнула она. — Мартин говорил мне, что помогает нанести последние штрихи в заключительном труде своего хозяина. Рука Канта уже не так верна, как прежде, зрение ослабло, и ему нужен секретарь, чтобы переписать текст.
— Кант диктовал текст работы вашему мужу? — возопил я, не в силах поверить подобному абсурду. — Вы на это намекаете, мадам?
Фрау Лямпе закрыла глаза и кивнула:
— Много-много ночей подряд. Часто он возвращался домой уже после наступления рассвета. Мартин уже не молод, но всегда предельно исполнителен. Он так гордился тем, что они делали вместе с Кантом. «Я помогаю Канту переписывать его философию» — вот что он мне говорил.
— И когда начался их совместный труд?
Фрау Лямпе поморщилась, припоминая. Глубокая вертикальная морщина рассекла ее лоб.
— Более года назад, сударь. Мартина вновь вырвало из моей постели это чудовище. Когда мог, он приходил домой, но несколько ночей его не было совсем. Когда он вернулся, то был уже совсем другим человеком. Мартин сидел у окна, глядел на улицу, словно одержимый. И ни слова не проронил.
Я взглянул на темное окно и попытался представить, о чем мог думать Мартин Лямпе. Не пробудился ли в нем зловещий демон-убийца как раз в тот момент, когда его жена вот так беспомощно взирала на него?
— Он говорил вам, что подразумевает его работа? — спросил я.
— Он говорил только, что я все равно ничего не пойму. Они с хозяином исследовали какое-то новое измерение. Больше он ничего не сказал, сударь. Новое измерение, которое открыли Мартин с Кантом.
«Мартин с Кантом», — отметил я про себя. Не «Кант с Мартином». Это она так истолковала слова мужа или он представил ей свою работу в таком свете?
— Ваш муж когда-либо изучал философию? — спросил я.
— О нет, сударь, конечно, нет. Но он многому научился от хозяина. Мартин часто говорил о тех новых философах, что нападают на Канта. Он обещал, что им придется горько пожалеть о своих словах, когда выйдет книга.
Ну вот, снова. Последний завет Иммануила Канта. Книга, которую никто никогда не видел. Никто, кроме Мартина Лямпе…
— Эта книга превратила Мартина в совершенно другого человека, — продолжала фрау Лямпе. — Иногда он пугал меня до полусмерти. Он сделался одержимым, безумным, и во всем был виноват Кант.