Кривое горе. Память о непогребенных
Шрифт:
В 1981 году философ был арестован в социалистической Праге и провел в тюрьме два дня. Его опыт был краток, но конца советскому доминированию в Восточной и Центральной Европе не предвиделось:
«Это варварство может продолжаться столетия» {397} . Преступления, творимые в ГУЛАГе, по мнению Деррида, были «никак не меньше нацистского варварства» {398} . При этом он оставался верен «призракам Маркса», но описал свою верность как скорбь и разговоры с призраками. Переживая свои разочарование и потерю, он чувствовал родство с обездоленными коллегами из постсоветской России. Это эмоциональное ощущение родства он перевел на интеллектуальный язык, заметив в 1993 году, что его московские коллеги (которых он по старинке называл еще «советскими») говорили ему: лучший перевод слова «перестройка» — не «reconstruction», а именно «deconstruction» {399} . В «Призраках Маркса»
397
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 29—30, 102. Для Деррида Прага была мрачным местом, где в 1968 году окончательно умерли коммунистические иллюзии и где он был позже арестован. Момент ареста в Праге оказался переломным во многих отношениях.
В статье на смерть Мишеля Фуко Деррида упоминает, что десятилетний конфликт между ним и Фуко завершился в 1982 году, когда Деррида вернулся из Праги. Деррида также пишет, что узнал о смерти Луи Альтюссера, вернувшись из Праги в 1990 году, «и само название этого города поражает меня — оно такое жесткое, почти непроизносимое» {Derrida J. The Work of Mourning. Chicago: University of Chicago Press, 2001. P. 80, 114).
398
Derrida J, Roudinesco Е. For What Tomorrow: A Dialogue. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 2004. P. 82.
399
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 131.
Деррида считает скорбь по духу коммунизма глобальной и нескончаемой, возвышая это чувство до «геополитической меланхолии».
Мы — наследники марксизма, считает Деррида, и это даже не наш выбор; «мы являемся наследниками, причем... скорбящими, подобно всем наследникам» {400} . Деррида не раз показывал по другим поводам, что метафоры полны значений, работают они или нет. Относится ли скорбь Деррида к жертвам марксизма? Или он говорит о скорби по утраченной вере в марксизм? Выбрать между этими возможностями помогают воспоминания Деррида о ведущем философе французского марксизма —
400
Там же. С. 83.
Луи Альтюссере, фигуре значительной и трагической. Его философская жизнь началась в немецком лагере для военнопленных, а завершилась убийством, совершенным в состоянии бреда. Ветеран Французской коммунистической партии, он гневно ответил на разоблачения «культа личности» на XX съезде КПСС, критикуя Хрущева за то, что термин «культ личности» немарксистский, и почему-то упрекая Сталина в «излишнем экономизме» {401} . В 1980 году — именно в тот год, к которому Деррида относит свой «апокалиптический» поворот, — Альтюссер убил свою жену. Его признали невменяемым, и Деррида описал, как он ухаживал за больным другом {402} .
401
Althusser L. Response to John Lewis // Althusser L. Essays in Self-Criticism. London: NLB, 1976. Тони Джадт писал, что пример Альтюссера «дал новому поколению философов-коммунистов свободу отказаться от любой попытки объяснить необъяснимое» (Judt Т. Marxism and the French Left. New York: Oxford University Press, 1986. P. 228).
402
Derrida J., Roudinesco E. For What Tomorrow. P. 79.
Историк и психоаналитик Элизабет Рудинеско поставила Альтюссеру замечательный диагноз: он страдал, пишет она, «меланхолией революции» {403} . Она считает эту политическую болезнь похожей на «коллапс субъекта» и «погружение в сумасшествие», что многие испытали после Французской революции и ее Большого террора. Беседуя с Деррида об их общем друге Альтюссере, Рудинеско называет такую меланхолию «инвариантом» постреволюционных ситуаций. Это состояние наступило и после русской революции: «когда целое поколение коммунистов столкнулось с бедствиями реального социализма», они вынуждены были либо «горевать» по утраченному идеалу, либо «впасть в меланхолию» {404} .
403
Рудинеско сравнивает Альтюссера с Л. Теруань де Мерикур, героиней Французской революции и одной из книг Рудинеско. Сумасшествие Теруань де Мерикур совпало с началом постреволюционного Террора. См.: Roudinesco Е. Madness and Revolution: The Lives and Legends of Theroigne de Mericourt. London: Verso, 1992. Это исследование постреволюционной меланхолии в оригинале было опубликовано в 1989-м — в год двухсотлетия Революции и падения Берлинской стены.
404
Derrida Roudinesco Е. For What Tomorrow. P. 76.
Рассуждая о постреволюционной меланхолии, Деррида заменяет понятие «онтология» — центральное понятие метафизики — на «хонтологию», образуя этот термин от английского «haunt» (являться, преследовать). Хонтология — это наука о призраках и искусство разговаривать с ними. Деррида считает хонтологию самым верным подходом к марксизму. Призрак Маркса подвергли экзорцизму после падения Берлинской стены и СССР, но он продолжает бродить по миру и предупреждать его о грядущих опасностях. Разумеется, Деррида отсылает к метафоре призрака в «Манифесте коммунистической партии»
(1848): «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака...» {405} В качестве наследника Деррида гораздо больше говорит о призраках Маркса, чем о духах тех, кто отдал жизнь за марксизм или стал его жертвой. И все же его хонтология охватывает все эти призраки, кому бы они ни являлись. По определению Колина Дэвиса, «хонтология пытается повысить ставки литературоведения, превратив его в пространство, где мы можем задавать вопросы о наших связях с мертвыми, изучать ускользающие идентичности живых и находить границы между мыслью и не-мыслью» {406} . Амбициозный замысел хонтологии также предлагает новый взгляд на отношения между прошлым, настоящим и будущим.
405
Джули Федор обратила мое внимание на интересную деталь: в первом английском переводе «Манифеста», который выполнила Хелен Макфарлейн (1850), первая строчка звучит «Жуткий хобгоблин бродит по Европе...» («А frightful hobgoblin stalks through Europe»). Русский перевод манифеста цитируется по: Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. М., 1974. С. 23.
406
Davis С. Haunted Subjects. Р. 13.
Постоянно возвращаясь к «Гамлету», особенно к сценам с призраком, Деррида считает их ключом к судьбе коммунизма и залогом памяти о нем. Его книга о Марксе начинается с того, что объявляет Гамлета образцом скорби и мастером разговоров с призраком; переходит к Марксу и его видению коммунизма как призрака общеевропейского масштаба и заканчивает концом XX столетия, когда, преданный и разгневанный, призрак Маркса в боевых доспехах продолжал являться миру. Постоянные отсылки к Гамлету выполняют в хонтологии Деррида ту же роль, что образ Эдипа — во фрейдовском психоанализе. Заменяя трагедию неузнавания и убийства отца на трагедию горя и мести за отца, Деррида переносит фокус с революционера-отцеубийцы Эдипа на постреволюционного меланхолика Гамлета. Как бы ни была красноречива эта аналогия между Марксовыми текстами и «Гамлетом», она не всегда работает. Маркс «любит призраков не больше, чем своих противников. Он не желает в них верить. Но он только о них и думает» {407} . Именно здесь Деррида берет верх над своим предшественником, Марксом, упрекая его во «враждебности» к призракам и в «боязни призрачного», которая как раз и выдает его, Маркса, зависимость от этих хонтологических сущностей.
407
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 68.
Взяв у Ханны Арендт понятие тоталитаризма, которое обозначает общность между германским нацизмом и советским коммунизмом, Деррида отвергает идею их симметрии. «Я всегда отказывался утверждать, что между нацистским и советским тоталитаризмом существует симметрия», — говорит Деррида. Практикуя деконструкцию, он объединяет противоречивые идеи в рамках одного предложения:
если пользоваться понятием «тоталитаризм», симметрию между разными его проявлениями отрицать трудно {408} . И действительно, для Деррида нацизм и сталинизм — «нераздельные противники» {409} . В одном из самых темных и вдохновенных фрагментов «Призраков Маркса» Деррида соединяет магию, историю и политику в одном магистральном сюжете. Призрак коммунизма, пишет он, преследовал и нацистов и большевиков; страх перед этим привидением объясняет вспышки террора и в Германии и России. Защищаясь от обвинений в «ревизионизме», Деррида не реабилитирует нацизм и не отказывается от марксизма: «Нет ничего “ревизионистского” в том, чтобы интерпретировать генезис тоталитарных режимов как общую реакцию на призрак коммунизма, который являлся им всем в прошлом столетии». «Ревизионизм» — скользкий термин, но Деррида имеет здесь в виду, что и советский, и нацистский тоталитаризмы были одинаково враждебны духу коммунизма. Национал-социалисты дали ответ этому благородному духу извне, а советские социалисты — изнутри, но их панические страхи были похожими; сходными были и способы изживания этих страхов. Не жалея сильных слов, Деррида описывает внутренний страх перед коммунизмом, свойственный самим коммунистам так же, как и их врагам. «Ужас, который коммунизм вызывал у своих врагов, но... ощутил в самом себе в достаточной степени», — именно этот ужас (или террор?) ответственен за «чудовищное осуществление, магическое претворение в жизнь, анимистическое внедрение освободительной эсхатологии...» {410} В итоге именно так — страхом коммунистов перед коммунизмом — Деррида объясняет и сталинский террор, и советский коллапс. Так же — рассказывая о страхе марксистов перед преследующим их призраком — он спасает из-под руин самого Маркса.
408
Derrida J., Roudinesco Е. For What Tomorrow. P. 81.
409
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 146. В этом отношении важно, что Деррида предпочитает писать «холокост» со строчной буквы, имея в виду множество созданных человеком катастроф. См.: Eaglestone R. Holocaust and the Postmodern. P. 292.
410
Деррида Ж. Призраки Маркса. С. 155.
Согласно Деррида, этой необычной книгой он прервал многие годы добровольного молчания о том, что произошло с марксизмом, коммунизмом и Альтюссером. В беседе с Рудинеско философ сформулировал позицию, которую я считаю критически важной: «Очень долго я был, так сказать, принужден к молчанию. Это молчание было напускным, почти добровольным, но и несколько болезненным; слишком многое происходило прямо передо мной» 1 . Это запоздалое признание в долгом и намеренном молчании в отношении важнейшей философской проблемы необычно для философа; и оно говорит о многом. Говоря о своем молчании о коммунизме, Деррида сознательно, со здоровой долей самоиронии, указывает на хорошо известный ему исторический прецедент: молчание Хайдеггера о Холокосте.
В свое время Деррида избрал Хайдеггера своим учителем в философии, но то был сомнительный выбор; ученик не мог игнорировать политические уроки, преподанные — или, наоборот, замолчанные — учителем. Немецкий философ построил свою университетскую карьеру на сотрудничестве с нацистами и красноречиво молчал об их преступлениях даже после поражения во Второй мировой войне. В 1988 году, уже обдумывая «Призраки Маркса», Деррида выступил с лекцией о молчании Хайдеггера. С начала 1960-х, говорил Деррида (отметьте эту хронологию), он пытался понять, как «трудная работа Хайдеггера уживалась с его вовлеченностью в политику». Деррида предложил различать два аспекта этой вовлеченности. В довоенной, нацистской карьере Хайдеггера французский философ видел сложную проблему, которую «можно понять, объяснить и простить». Но его послевоенное, добровольное молчание о нацизме Деррида считал «не имеющим оправдания» и «болезненным» (близкими словами Деррида говорил и о своем молчании о коммунизме). Молчание Хайдеггера «оставляет моральную заповедь, требующую от нас мыслить иначе, чем мыслил он». Занимаясь Хайдеггером, необходимо «обратиться к тому, что мы в нем осуждаем, и понять, что именно мы осуждаем» {411} {412} .
411
Derrida J., Rotidinesco Е. For What Tomorrow. P. 80.
412
Derrida J. Heideggers Silence 11 Neske G., Kettering E. (eds.). Martin Heidegger and National Socialism: Questions and Answers. New York: Paragon, 1990. P. 145—148. Обсуждение этого важного текста см. в: LaCapra D. Representing the Holocaust: History, Theory, Trauma. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1994. P. 143—144; Lang B. Heideggers Silence. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1996. P. 29.