Кризисное обществоведение. Часть первая. Курс лекций
Шрифт:
Так объясните, экологи, свой ход мысли, когда вы требовали перехода к рыночному принципу природопользования!
Резко ухудшилась защита лесов от пожаров, что привело к росту и числа пожаров, и площадей сгоревших лесов. Ценный «учебный материал» дали лесные пожары лета 2010 года. Ведь государство и общество с огромным трудом справились с бедой, для преодоления которой уже были выработаны надежные и эффективные способы. И дело не только за властью, общество и само находится в том же состоянии безответственности и беспамятства. Люди живут сегодняшним днем — завтра эти пожары забудутся, и никто не извлечет урока. Не будет никакой рефлексии, люди согласятся с внушаемым им мифологизированным представлением об этих явлениях.
Засуха и пожары позволяют говорить о потере государственным управлением и его экспертами системной памяти. Стерта память историческая — о том, как решались проблемы пожаров на протяжении русской истории, какую роль играли реформы в лесопользовании и охране лесов. Но забыты и современные пожары — например, пожары торфяников 1972 года. Тот пожар дал достаточно полную техническую и управленческую информацию об этом явлении, о тех мерах, которые необходимо предпринимать для предотвращения пожара или быстрой блокады его распространения. Даже испытанные тогда системы сборных мобильных трубопроводов, показавшие свою эффективность и с тех пор усовершенствованные, в 2010 году были с опозданием и в гораздо меньшем масштабе введены в действие. В 1972-м через такие трубы на места возгорания было вылито 5,5 млн кубометров воды. Летом 2010 года каждый день сообщались цифры: при тушении пожара вылито — то 290 кубометров воды, то 500… Задействовано два самолета, три вертолета… Очевидно, что введенные в действие силы и ресурсы были несоизмеримы с угрозой.
Дальше — больше. Даже если оправдать короткую память о советском опыте развалом страны, масштабными переменами и т. д., то должна была бы остаться хоть память о событиях 2002 года. Тогда также имели место природные пожары, хотя и меньшие по объему, но сходные по типу. Уроков вынесено не было. Осенью 2002 года было принято решение обводнить торфяники (не будем сейчас обсуждать его правомерность или ошибочность). В 2003 году эти работы были начаты, а в 2004-ом — заброшены, причем без каких-либо распоряжений, без отчетов о выполнении либо объяснений причин принятия решения прекратить выполнение программы. О ней попросту забыли.
Без памяти нет и предвидения. Не было никакого предвидения и относительно того, что произойдет после внедрения нового Лесного кодекса. Почему, вводя этот Кодекс, власти не задумались о том, что произойдет, если перестать ухаживать за противопожарными лесными просеками? Что произойдет, когда будет ликвидирован институт лесников, которые были способны сразу гасить возгорание при его обнаружении, не доводя до катастрофического разрастания очага лесного пожара?
Как в обществе, так и во власти утрачена способность встраивать явление в контекст. Вину за пожары возложили на аномальную жару и торфяники, в то время как в ряде регионов России и в Белоруссии при похожих условиях — аналогичной жаре и тех же торфяных болотах — никаких пожаров не возникало. А все дело в том, что власти этих регионов, даже в рамках рыночной системы, сохранили разумные методы лесного хозяйствования. Кроме того, у всех перед глазами примеры Швеции и Финляндии, где также имеются очень большие торфяники, а масштабы их осушения и разработки торфа намного больше российских. И никаких пожаров.
Дело вовсе не в злонамеренном игнорировании нашей, российской реальности. Это было бы все же полбеды. По многим признакам, эта недееспособность — следствие утраты важных блоков рационального сознания.
Давайте для начала вспомним тот прошедший незамеченным факт, что реформаторы первым делом ликвидировали главные инструменты рефлексии и коллективной памяти, которые выработала наша культура. К их числу относится, например, регулярный гласный отчет по понятной и весьма строгой форме — чтобы докладчику трудно было вилять. Прошел год — и отчитывается руководитель, каждый в рамках своей ответственности, а все слушают и вспоминают. Даже если он где-то приврет или приукрасит, сама форма отчета заставит людей вспомнить предшествующий отчет и сравнить. И этот отчет кладется в библиотеку, как летопись наших дел. А главное — к нему в любой момент можно обратиться, чтобы «освежить» память.
Мы, конечно, не очень-то любили производственные совещания, на которых отчитывался директор, а также профсобрания с отчетом профкома, сессии Верховного Совета с правительственным отчетом Косыгина, например. Мы к ним тогда привыкли и не замечали, что это была привычка вспоминать и обдумывать пройденное — за год, за пятилетку. И вот, эту обязанность вспоминать и обдумывать отменили. Возьмите сегодня любой отчетный доклад того же Косыгина — и сравните его с речами и интервью российских глав правительства — Гайдара, Черномырдина, Касьянова… Поверьте, это все равно, что сравнивать рассуждения Ньютона с пляской шамана! Это такой откат России в культуре памяти и культуре мышления, что за одно это спросится на Страшном суде с нашей интеллигенции: это куда же вы привели русский народ?
Если и есть современные отчеты, составляемые Правительством по установленной международными организациями форме, то они остаются практически недоступными для общества. Хорошо, если какой-нибудь министр спустит по иерархии на пару дней в институт почитать официальный «Доклад о состоянии здоровья населения РФ». В 1993 году его выпустили тиражом 300 экз., а сейчас и тираж не обозначают. Разве не надо знать гражданину, что произошло за годы реформы со здоровьем населения его страны?
А ведь граждане, и даже специалисты, утратили доступ к совсем уж элементарному инструменту коллективной памяти — статистическим ежегодникам. В советское время ежегодник «Народное хозяйство СССР» издавался массовым тиражом, содержал ясные и очень информативные показатели с длинными временными рядами и стоил 3 рубля. Я, например, покупал его, будучи студентом, далеким от экономической науки, — и видел за цифрами историю, победы и беды России. Теперь вряд ли кто-нибудь из сегодняшних профессионалов купит ежегодник — скудное по содержанию издание ценой более тысячи рублей.26 Сделаны недоступными простейшие контрольные инструменты рефлексии (отчетные доклады, контрольные цифры и др.), идет быстрая деградация хранилищ материальных носителей памяти (архивов и библиотек). Восстановление даже этих элементарных условий для полнокровного рефлексивного мышления уже стало сложной задачей.
Не имея ни ясно изложенных программ, ни отложившихся, как летописи, отчетов, ни доступной статистики, люди и не могут оценить ни пройденного пути, ни дела нынешних руководителей. Катимся в яму, а где наши правители нас обманули или в чем ошиблись — указать не можем. Ведь это исторический феномен, который будущие историки вряд ли смогут понять: Ельцина второй раз выбрали Президентом страны! Хотя уже имелись все основания обвинить его во многих бедах и злоупотреблениях — но все это к моменту выборов люди «забыли»! Пусть выборы были нечисты, это дела не меняет, слишком много русских людей за него голосовало.
А как можно без памяти о пройденном рассуждать о каких-то программах! Прочитайте сегодня какой-нибудь проект директив к пятилетнему плану, зачитанный Косыгиным, и, скажем, «программу Грефа». Так отключение памяти отключает и гражданское чувство: ведь перед нашим носом пять лет размахивали этой «программой Грефа», и мы, махнув рукой, ничему не веря, ее принимали. А потом и программа эта куда-то исчезает — и о ней никто не вспоминает.
Сами политики как личности для нас несущественны. Но только вспоминая и обдумывая их слова и реальные дела, восстанавливая в уме пройденный за 20 лет путь, мы сможем связать концы с концами, натренируем свои придушенные способности выстроить в уме временной ряд событий, чтобы заглянуть немного вперед. Необходимо вспоминать — что было, что обещалось, что делалось и к чему пришли.
В чем трудность восстановления навыков рефлексии? В том, что причины их поражения фундаментальны и находятся в синергическом (кооперативном) взаимодействии. Соединились и усиливают друг друга политические и мировоззренческие факторы, которые отличают режим переходного периода после 1988 года. Этот режим возник, действовал и сохранялся через погружение общества в состояние перехода «порядок — хаос». Подрыв механизмов и изживание самой «культуры рефлексии» были условием существования этого режима.