Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Отчего ты мне об этом рассказываешь?
– Род с удивлением смотрел на неотступную женщину.
– Ты ведь не очень-то откровенна, правда?
– Рассказываю как будущему члену семьи, - солнечно, по-домашнему улыбнулась Овдотьица, - Якимушкину и Улитину братцу.
– Ты уже выследила: я люблю Улиту отнюдь не братней любовью, - не сдержал юноша раздражения, рождённого разговором с Кучкой, неотвязчивостью Овдотьицы, а теперь ещё и прозрачным её намёком, - И никакими хитростями этой любви у нас не отнимут, - прибавил он в сердцах.
Домашняя улыбка боярской
– Первое скажу: я тебя не выслеживала, - искренне сообщила она.
– А второе скажу: названый брат - не кровный брат. Больше ничего не скажу.
– Нет, скажешь, - подошёл к ней вплотную Род.
– Если и вправду душой ко мне потянулась, скажешь: с чего тебе ведомо, что Кучка надумал усыновить меня? Ты нашей беседы не слыхивала, я тебе о ней не говаривал…
– Сам боярин мне говорил допрежь, - нарочно или нечаянно проболталась Овдотьица.
Значит, верно было подмечено, что Степан Иванович заранее составил свой план, а беседуя с Родом, лишь лицедействовал. Дальше мысль сама собою напрашивалась: язык оказался мудрее ума, не повернулся сообщить об Офимке. Хозяин-то больше гостя знает о замыслах своего исполнительного слуги.
– Успокойся, сынок. Не там беду ждёшь, где она тебя караулит. Пройдись ещё, подыши…
Род вошёл в лес. Овдотьица - за ним.
– Зачем ты ходишь за мной?
– Так надо, милый.
Стёжка повернула, огибая большую сосну. А сразу за поворотом взору предстала баба-яга - нос крючком, голова сучком, зад ящичком. Самая настоящая! Хотя житель леса отродясь не видывал бабы-яги, лишь по сказкам знал. Вот наваждение! Жёлтые кошачьи глаза старухи так и впились в него.
– Зачем это тебе, Варсунофья?
– кивнула Овдотьица на колючий пучок можжевеловых веток в руках старухи.
– От злуницы [62] . Хочу настоем попариться. Вконец затрясла, проклятая! Да вот думаю, не мало ли набрала.
Род углядел сухую травинку, приставшую к можжевельнику.
– Это Варсунофья, нянька Улиты, - пояснила Овдотьица.
Он двумя пальцами взял травинку, понюхал, поднёс к глазам. Осенённый счастливой мыслью, нетерпеливо спросил старуху:
[62] ЗЛУНИЦА - болезнь типа лихорадки.
– Откуда можжевельник? С какого места?
– Да вон, - указала она на гигантский корень старого дуба, видно в давнишние времена вывернутого бурей. Дуб сгнил, а корень все ещё воздымался над заросшей ямой, растопырив черные щупальца.
Род осмотрелся на указанном месте, стал на колени и запустил ногти в твёрдую дернистую землю. Крепкие пальцы осторожно обкапывали облюбованный жухлый стебель. Голоса женщин внятно доносились, один мягкий, камчатый [63] , Овдотьицын, другой деревянный, Варсунофьин.
[63] КАМКА - шелковая ткань.
–
– обеспокоенно вопрошала Овдотьица.
– В травники метит. Искун!
– проскрипела старуха.
Род молча продолжал свой труд.
– Отойдём-ка, мать. Страх что тебе поведаю!
– отвела Варсунофья вводницу подал её. И Род перестал их слышать.
Из-под ногтей показалась кровь. Эх, нож остался в дорожном сапоге. Сейчас бы его сюда. Пришлось поискать сучок покрепче да удачно отломить, чтобы стал мелким заступом. С таким орудием споро пошла работа. Когда вернулась Овдотьица, на лопухе возле Рода грязными свиными хвостиками лежало несколько вырытых корешков.
Женщина уходила облачком, пришла тучей. На корешки даже не взглянула. Строго обронила:
– Домой пора.
– Иди, коли тебе пора, - отозвался Род.
– Мне ещё не к спеху.
Овдотьица резко тряхнула головой:
– С тобой пойду. Только не перечь. И - ни шагу от меня, милый.
– Приставлена следить?
– улыбаясь, поднялся на ноги Род, собрав свои корешки.
– Глупенек ты ещё, - опустила уголки рта Овдотьица.
– Попал комар в пчельник и летает, как на лугу, - Она вплотную подошла к юноше и горячо зашептала: - Неведомо тебе, кто тут твой главный враг?
Род принахмурился.
– За что мне иметь врагов?
– За то, что Гюрятин отчич, наследник половины Красных сел. А вот-вот станешь названым сыном Кучки, укрепишься в наследственных правах. Кто же тут тебе враг, прикинь.
– Суздальский князь, - выпалил сын Гюряты с прежней улыбкой, надеясь шуткой уйти от вздорного разговора.
– Главный твой враг, - женщина подняла палец, - Амелфа!
Юноша открыл рот и от неожиданности не нашёлся что сказать.
Новая его покровительница продолжила:
– Князь высоко, а вотчинник рядом. Не станет Степана Иваныча, Амелфа замыслила все тут прибрать к рукам. Недаром идёт молва о её грехах с Гюргием. Князь все ей отдаст, коли не будет наследников. А их может ой как не быть! Улиту отдадут за княжича - отрезанный ломоть. За Якимушку я молюсь и боюсь денно и нощно. Вот главный наследник! Ни на шаг его не отпускаю, глаз не свожу с его еды, опасаюсь окорма [64] . А теперь объявился ты, как нож воткнул Амелфе в спину. Двойная теперь у меня боязнь.
[64] ОКОРМ - отравление.
– Мерещится тебе невесть что, - попытался он успокоить вводницу.
Она против воли спутника резко остановилась.
– Ты о чём? Даже слушать стыд. Ты ведь совсем ничего не знаешь. Боярыня-то моя любезная не от родов отдала Богу душу. Отравлена она была, вот что. На моих руках матушка помирала и признавалась: «Нутро горит!» Не на утробу показывала, на грудь. Степан Иваныч тоже не поверил и до сих пор рукой машет.
– Да Амелфа-то тут при чём?
– невзначай повысил голос Род.
– Её же здесь ещё и в помине не было.