Кровь боярина Кучки
Шрифт:
Прислужник рушил хлеб на деревянных блюдах.
Род успел заметить, что Овдотьица хотя и неприметно, а внимательно следила за едой Улиты и боярина. Именно за тем, как им накладывали яства.
– Мы, истые славяне вятичи, очень любим пироги, - промолвила Улита, невинно обратясь к Амелфе Тимофеевне.
– Мой киевский учитель, - певуче начала боярыня, не глядя на Улиту, - говорил, что на мордовском языке слово «ветке» означает чуваши. Значит, вятичи и вовсе не славяне, а сарматы.
Боярышня, сжав на коленях кулачки, спокойным голосом спросила у отца:
– Выходит,
– При чём тут города?
– вся передёрнулась, сбитая с толку, Амелфа Тимофеевна.
Степан Иваныч, не взглянув на них обеих, обратился к гостю:
– Тебе ведомо, что до прихода Святослава вятичи не признавали господства князей русских?
– Род слышал от Букала эти же слова и показал головой, что ему ведомо.
– Так вот, - продолжил Кучка, - свет Амелфа Тимофеевна родом из Руси. Полянка. Из-под Киева привезена. Ей хочется, а ещё трудно рассуждать о нашем племени.
Боярыня намеревалась пылко возразить, да кстати подали похлёбку в глиняных горшках под крышками и деревянным черпаком разлили по расписным мискам. В ход пошли цветастые берёзовые ложки.
– Заезжий вестоплёт рассказывает, - сообщил Петрок Малой, - будто киевляне видели три солнца, воссиявшие над ними, три столпа до неба, а над солнцем и столпами - месяц…
– На златоглавый Киев часто красота нисходит, - живо откликнулась Амелфа Тимофеевна.
– Там есть чему дивиться.
– А когда я в Киеве жила, - якобы захотела поддержать мачеху Улита, - однажды за Днепром пролетел по небу до земли круг огненный, и осталось по его следу знамение в образе змия великого. Постояло чуть и растворилось. Вскоре снег на Пасху выпал в Киевщине коню по брюхо.
– Сколько раз одно и то же можно слухать за едой!
– не сдержала раздражения боярыня.
– Я для гостя говорю, - не взглянула в её сторону Улита.
– Около Котельнича на днях была большая буря, какой не помнят, - перебил Степан Иваныч своих женщин, - Порушила хоромы, клети, разметала весь товар, даже жито унесла из гумен.
Принесли заедки и питья в глиняных кувшинах, сладкие и крепкие. Кучка, выпив крепкого, порозовел лицом. Общество составил господину лишь Петрок Малой.
– Для меня большая честь вкушать пищу за таким столом, лицезреть твою семью, боярин, - сказал Род, чтобы продолжить иссякающий застольный разговор.
– Да разве это вся моя семья?
– блеснул болотистыми глазками Степан Иваныч.
– Наследника сегодня ты не видишь. Да, спасённая тобой Улита - моя кровь. Красавица! Иного слова нет. Но моя же кровь - Яким, единственный любимый сын-красавец! Он нынче нездоров.
– Чем нездоров?
– сочувственно осведомился Род.
Боярин тяжело вздохнул.
– Веред у него на ляжке. Второй день лицом горит, жар не сходит.
– Чирей на ноге, а лицом хромлет, - тихо вставила боярыня.
Кулачки под негодующими глазами Кучки задрожали. Овдотьица, всю трапезу следившая за ним, находчиво вмешалась:
– Лечец [48] у нас из варягов взят, Анца Водель. Третий день лепёшками лечит,
– Дошёл до меня слух, - сказал Петрок Малой, - что где-то в Красных сёлах или поблизости живёт чудеснейшая травница, или, по местному сказать, былица. Такие сильные имеет травы! Любой веред враз излечивает.
[48] ЛЕЧЕЦ - лекарь, врач.
– Мало ли былиц в округе, - произнёс Степан Иваныч озабоченно.
– Кабы знать, кто…
Род от питий и яств, а главное, от близости Улиты несколько расслабился, при следующих же словах Петрока затаил дыхание.
– Знаю, что Офимка её имя, - сообщил Малой.
– Так привычно и зовут - Офимка да Офимка…
– Надобно сыскать эту Офимку, - обрадовался Кучка.
Ещё более насторожился юноша.
– Как повелишь, - охотно подхватил Малой.
– Сыскать немудрено.
Род голову бы дал на отсечение, что ноги и глаза Дружинки Кисляка уже нацелены и рыщут… И горше всего стало, что он сам тому виною. Его несчастное прибытие напомнило обыщикам боярским о няньке непогибшего Гюрятича. Она когда-то солгала, её теперь - к ответу! Это ли замыслил злец Петрок?
– Скажи, коли Якимку вылечит, не испрокудит [49] , по велику награжу, - наказывал ему боярин.
– Чего ради ей прокудить юного Кучковича?
– выпучил глазун большие зенки.
– Ведь у Офимки в этом доме врагов нет.
Все встали. Наступил конец застолью. Хозяин прочитал молитву после трапезы:
– Благодарим тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных твоих благ…
Род стоял понурившись, не поднимая глаз к переднему углу. Не вправе он глядеть на христианские иконы. Услышал, как Амелфа Тимофеевна после молитвы прошептала мужу:
[49] ИСПРОКУДИТЬ - навести порчу.
– …Даже лба не перекрестит!
Гость подступил к хозяину в дверях:
– Позволь откланяться, нижайше поблагодарить за милость…
Отчаянная мысль всецело завладела им - предупредить Офимку. Как это сделать, сам ещё не знал. Хоть лечь костьми на всех ловушках, расставленных Петроком, но уберечь от зла, которое яснее ясного ей тут готовилось.
– Повремени, - проникновенно попросил Степан Иваныч, отведя его в сторонку.
– Воспользуйся ещё моими кровом и столом. Нам надобно всерьёз потолковать. Сегодня отдыхай, а завтра приходи на мой позов. Согласен?
Пришлось наклонить голову. Мелькнула мысль открыться Кучке, все рассказать и про себя, и про Офимку, и, конечно, про Малого с Кисляком. Однако что-то удержало. Кучка отошёл. Миг был упущен.
Овдотьица замешкалась с одной из челядинок, убиравших со стола. Род ожидал её, не зная, как пройти в свою одрину. Петрок уже покинул сени. Из двери в дверь пересекла их девица-красавица, чёрная как смоль. Так близко прошла она от юноши, что рукавом задела. В руке он ощутил большой медовый пряник и услышал быстрый шёпот: