Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Родислав Гюрятич Жилотуг к твоим услугам, - снова поклонился Род.
Глазун молчал. Не от нечего сказать, а как бы набирая вес последующим своим словам.
– Тебе, должно быть, ведомо, что в наших Красных сёлах известно имя Жилотуга, - начал он значительно.
– Я лично знал боярина Гюряту. Назваться его сыном не так просто.
Род тоже помолчал. Это он умел, живя в лесу. Мясистый лик боярского оберегателя, хотя и был на вид непроницаем, при пытливом взгляде выдавал обеспокоенность. Что глазуна тревожило?
– Мне нет нужды, кем ты меня сочтёшь, - в конце концов ответил Род, - то ль самозванцем, то ль боярским
– Ещё бы не понять, - с подчёркнутым смирением сказал Малой, поглядывая по-медвежьи на загадочного гостя, - Милости просим, стало быть, к боярскому столу.
– На мне не гостевой наряд, - заметил Род.
– Ведь одевался не к застолью, к трудному пути. Одежда, сказать словом, рядовая.
Одежда в ряд не обобьёт пят, - повеселел Петрок, - Об этом мысли вон из головы. Однако, прежде чем тебя преобразить, хотелось бы узнать… Тут, к облегченью Рода, дверь открылась, и в залу вошла женщина, ещё недавно, видимо, красавица, не баба-челядинка, возможно, огнищанка [44] обедневшая, на вид уютная домашняя хозяюшка.
[44] ОГНИЩАНЕ - землевладельцы, зажиточные люди.
– Задерживаешь гостя, не успею обрядить, - произнесла она с порога, обратись к Малому. Не как к старшему по дому, а как к равному. И круглое спокойное лицо не выразило ничего на первый взгляд. Род скорее не зрением, а чувством уловил мельчайшее дрожанье подбородка. Оно выдавало глубоко спрятанный страх женщины перед Петроком.
– Мы ещё не добеседовали. Обожди, - велел Малой.
– А по-моему, беседа наша затянулась, боярский отрок, - счёл своевременным вмешаться Род. Глазун закаменел лицом. Гость же сказал, оборотясь к вошедшей: - Я готов идти.
И женщина послушала его, а не Петрока.
– Пойдём, любезный!
Одной из боковых дверей вошли в боярские хоромы. Из долгих низких переходов он попал в истобку [45] с изразцовой печью. Солнце, уходя, ещё бросало сквозь слюдяные разноцветные оконницы красные, зелёные и фиолетовые блики на скоблёный пол.
– Вот твоя одрина [46] , - показала женщина, - здесь не прибрано ещё. Пока откушаешь, все будет попригожу.
[45] ИСТОБКА - отапливаемая комната в доме.
[46] ОДРИНА - спальная комната.
Растворив окно, она впустила свежесть с огорода.
За необобранными яблонями услаждающе смотрелась прудяная гладь. Галочий вечерний грай и птичий свист наполнили обитель Рода. Оставленный своей хозяйкой, он присел на деревянную кровать с незастланной периной. Вот ведь судьба! Прямо с корабля - на пир. Корабль украли, пир неведомо чем кончится…
Женщина внесла недержаную сряду - полукафтанье, сапоги, сорочку полотняную, белье льняное… Все выглядело впору.
– Облачайся, милый.
Род поклонился:
– Благодарю за милость, госпожа.
– Я не госпожа. Зови меня Овдотьицей.
Поступом она была не госпожой и не слугой. Хотя какое дело Роду до неё? Мелькнёт на жизненной тропе пролётной птицей… Невольно он отметил, как бесшумно закрывалась и открывалась дверь в её руках. Вот она вернулась, подала переодетому оловянное зерцало.
– Любуйся. Вылитый боярин!
Снова шли по переходам. По витиеватой лестнице поднялись в двусветные сени. Здесь за большим столом начинала трапезу боярская семья с участием ближайших к главе дома лиц. Язычник Род обрадовался, что не пришёл чуть раньше: все только-только помолились, опускаясь на скамьи. Был тут и Петрок Малой. Присела и Овдотьица на скромном месте, дальнем от господ.
Род влепоту [47] нижайше поклонился.
– Здрав будь, боярин! Здрава будь, боярыня! Здрава будь, боярышня! Благодарствую на приглашении.
– Подойди-ка, подойди. Садись сюда поближе…
Кучка чуть ли не рядом гостя посадил. Разделяла их Улита, не поведшая глазом, когда Род смущённо опустился на скамью подле неё. Гость понимал: простому дочкину спасителю так близко от благодарного отца-вельможи не сидеть. Нет, не отцова благодарность, а иная, тайная причина сейчас его возносит к самой персоне местного властителя. Зелёные глаза боярина были полны приветливой весёлости, но щеки кулаками напряглись. Неиспокой душевный выдавали сухие пальцы, суетившиеся по камчатой скатерти.
[47] ВЛЕПОТУ - достойно, подобающим образом.
– Ну расскажи, как дочь мне спас.
Удивительно было, что хозяин не попросил назваться, будто знал гостя. Род вздрогнул, ощутив удар Улитиного башмачка по своей щиколотке.
– Батюшка, ведь я уже рассказывала.
– А я от самого хочу услышать, - тряхнул седой бородкой Кучка.
– Из двух уст рассказ полнее.
Род понял, что Улита по дороге к дому договорилась с Богомилом Соловьём, о чём и как рассказывать, чтоб о волхвах - ни звука. А с ним-то не договорилась. Не догадался мудрый Богомил провидеть, какое предстоит Роду испытание. Теперь бы не попасть впросак!
– Хлопец не словоохотливый, - заметила боярыня Амелфа Тимофеевна. Говор не местный, голос грудной, от скупо брошенного взгляда через стол дохнуло холодом.
– Ну расскажи, как у реки меня нашёл, - отчаянно затараторила Улита, - как мы от бродников на дереве спасались, как ночь сидели у костра, потом пешехожением сквозь лес дошли до Красных сел…
И он, направленный на путь, развил и уточнил рассказ, правдивый лишь в начале.
Наивная уловка девушки змейкой отразилась на тонких губах боярыни. Находчивому «хлопцу» был задан ледяной вопрос:
– Ну что вы размолвляли там, в лесу, для нас неведомо. А где простились?
– Да, где ты её оставил? Дочь пришла домой одна, - навис над столом всей грудью Кучка.
Улитин-то ответ он слышал. Род его не знал. И вновь толчок по щиколотке. Ну и острые носки у женских туфель!
– Что ты, батюшка, его пытаешь?
– прервала боярышня молчанье гостя.
– Он наших мест не знает. У Воронцова поля мы простились. Оттуда мне до дому два шага.
Тем временем вносили яства. Сначала пироги, а после рыбу, мясо, в которых оказалось много луку, чеснока, не очень-то привычных Роду. Они с Букалом не любили острого.