Кровь и лед
Шрифт:
Майкл протер зеркало от пара и снова в себя всмотрелся. Глаза вроде широко открыты, но взгляд какой-то помутневший… Неужели он на грани «пучеглазости»? А волосы? Черные жесткие волосы вьются непослушными прядями и небрежно заложены за уши. Давно пора постричься… Из сауны через перегородку доносилась болтовня двух мужчин. Судя по голосам, там сидели Лоусон с Франклином. Майкл плеснул холодной воды на места порезов, затем наскоро принял душ и отправился назад в комнату.
Там он плотно закрыл шторы — Майкл никогда бы не подумал, что может так возненавидеть солнце, однако факт был налицо — и надел свежую
Волосы на затылке еще были влажными, поэтому он приподнял голову и насухо их протер. Наконец закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чтобы расслабиться. Затем еще один, медленный и сосредоточенный. Но в голове по-прежнему гудел рой мыслей. Он представил Синклера на койке в старом продуктовом складе (чтобы его разместить, пришлось сдвинуть ящик с приправами), в окружении батарей электрокаминов, и Шарлотту, обрабатывающую ему рану на голове. Ей пришлось наложить лейтенанту шесть швов. Франклину и Лоусону было поручено дежурить на складе, сменяя друг друга каждые восемь часов. Майкл предложил свою помощь в несении вахты, однако Мерфи ответил отказом, пояснив: «Технически вы пока гражданское лицо. Так что пусть каждый занимается своим делом».
Матрас сморщился посередине, и Майкл чуть пододвинул его к стене.
Что бы там ни думал Мерфи, кому-то придется сообщить Элеонор про Синклера. Но как она отреагирует? На первый взгляд вопрос простой, но только не на взгляд Майкла. Элеонор, естественно, испытает облегчение. Радость? Возможно. А потом проявит пылкость чувств и потребует немедленной встречи с возлюбленным? Майкл не знал, принимает ли он желаемое за действительное или интуитивно на самом деле что-то понял, но он чувствовал, что в Элеонор есть нечто такое, что пугает Синклера. Из того, что Элеонор рассказала в своей поистине фантастической истории про них двоих, Майкл сделал вывод, что это лейтенант втянул ее в безумную и опасную одиссею… одиссею, которая продолжается до сих пор.
Но как бы сильно она ни любила его раньше, может ли так случиться, что в новом мире их совместному путешествию придет конец?
Майкл вспомнил брошь у нее на платье. Венера, выходящая из пены морских волн. Весьма подходяще, не правда ли? Элеонор тоже вышла из моря. К тому же она очень красива. Он невольно почувствовал себя предателем — Кристин только-только похоронили, а тут такие мысли.
Но факт остается фактом: он что-то испытывает к Элеонор. Майкл не мог этого отрицать. Как и остановить бурный поток мыслей. Лицо девушки его преследовало. Изумрудные глаза, длинные черные ресницы, пышные каштановые волосы. Бледная, как у призрака, кожа. Она казалась ему пришелицей из другого мира — по сути, так оно и было, — и Майкл очень боялся за нее в новом мире. Ему хотелось ее защитить, провести по новой жизни, спасти.
В занавешенной койке было тихо и темно, как в могиле.
Он вспомнил,
А потом повстречался с ней, испуганной и одинокой, в заброшенной церкви. Но даже тогда она не стала раболепствовать. Девушка сохранила достоинство и силу духа, невзирая на все страдания.
Что она там играла на пианино в комнате отдыха? Ах да, старинную печальную балладу «Барбара Аллен». В голове у Майкла звучала ее грустная мелодия.
Шторка в ногах кровати колыхнулась.
Он вспомнил, как зарделись румянцем щеки Элеонор, когда он уселся рядом с ней на банкетку. Шуршание платья с пышными рукавами, острые мысы черных туфель, нажимающие на педали…
Матрас прогнулся, как если бы на кровать надавил… дополнительный вес.
Он вспомнил ее запах. Приятный аромат с оттенками мыла, кажется, окутывал его и сейчас…
Вспомнил ее голос… мягкий, чистый, с сильным акцентом.
И вдруг в кромешной темноте он действительно его услышал.
— Майкл…
Ему это почудилось? Наверное, завывающий снаружи ветер.
Но тут он почувствовал на щеке чье-то теплое дыхание и прикосновение к груди, не менее легкое, чем прикосновение кошачьей лапки.
— Я больше не могу этого выносить, — сказала она.
Он не пошевелил ни мускулом.
— Я больше не могу выносить одиночества.
Она лежала над ним на плотном одеяле, через которое явственно прощупывались формы ее тела. Как, черт возьми, она…
— Майкл… Произнеси мое имя.
Он облизал пересохшие губы и прошептал:
— Элеонор.
— Еще раз.
Он произнес имя снова и услышал ее всхлипывание. От этого звука у него чуть не разорвалось сердце.
Майкл в темноте нащупал рукой ее лицо. Почувствовал слезы на щеках… и поцеловал их. Кожа Элеонор была холодной, а слезы — горячими.
Она подобралась ближе. Теперь он шеей почувствовал ее дыхание — слабое и учащенное.
— Ты ведь хотел, чтобы я пришла к тебе… правда?
— Да, — пробормотал он. — Хотел…
И тогда Майкл ощутил прикосновение ее губ. Нежных и мягких, но… холодных. Ему так захотелось согреть их. Он горячо поцеловал ее и притянул к себе. Но разделяющее их одеяло было таким грубым…
Он стащил его вниз и обнял девушку. Тело Элеонор, стройное как молодое деревце, было прикрыто всего лишь сорочкой… чем-то очень тонким, как паутинка, что можно легко сбросить…
Боже, прикосновения к ней просто сводили с ума. Его рука скользнула по обнаженному боку Элеонор, и она задрожала. Ее кожа была такой холодной и в то же время такой гладкой. Он провел руками по округлым бедрам, плоскому животу — от прикосновения пальцев Майкла он затрепетал — и, наконец, по нежному бугорку груди. Сосок на ощупь сделался твердым, как кнопка.
— Майкл… — выдохнула она, прикоснувшись губами к его горлу.
— Элеонор…
Кожей он ощутил прикосновение зубов.
— Прости меня, — прошептала она.
Не успел он спросить, за что прощать, как почувствовал, что ее зубы ледяными клещами вонзаются ему в глотку. По шее потек горячий ручеек — его кровь? Майкл попытался закричать, но вместо крика из горла вырвался лишь сдавленный невнятный стон. Он забил руками и ногами, стараясь выпутаться из постельного белья, отпихивал ее от себя что есть сил, снова и снова…